сами?
– Я ничего, но спина болит, он меня так там, в коридоре, приложил. – Катя старалась не подавать вида, что ей больно.
– У нас тут медпункт во дворе, сестра дежурит, пойдемте, я вас отведу, мазью какой-нибудь смажет или укол сделает.
– Только без уколов, – Катя поежилась. – Если можно, чаю горячего мне и моей спутнице. Кстати, а где она?
– Она тут была, – ответил помощник дежурного. – Все о Романе Васильевиче каждую минуту справлялась. Нервная дамочка. Мы уж ее успокаивали – ничего, мол, с товарищем Шапкиным не случится, он человек опытный, на рожон не привык лезть, а она… Уж хотели валерьянки ей плеснуть, такая она вся неспокойная. Но от валерьянки она отказалась, как и вы от укола. Я посоветовал ей домой в пансионат ехать – чего тут торчать, только взвинчивать себя напрасно. Ну, она села на машину и укатила. Насчет вас тоже беспокоилась, я сказал, что мы вас потом, как все тут закончим, отвезем сами.
– Ну и ладно. – Катя была рада, что все вышло именно так. Возиться с Идой, успокаивать ее сейчас ей было недосуг. «Неужели она влюбилась в Шапкина? – подумала она машинально, слушая переговоры дежурного с сотрудниками, занятыми проческой района Юбилейного. – Похоже на то. Ведь сама же его вечером в отеле ждала, а потом у себя оставила. Вот нате вам, сердце женское – воск, строила из себя этакую диву сороковых годов, а попался настоящий мужик, и…»
Во дворе отдела послышался лай служебных овчарок – это спешно прибывали так называемые «приданные силы». Ночь обещала быть памятной и громкой в оперативном плане.
Так думалось Кате, так полагали и все поставленные под ружье сотрудники Двуреченского отдела милиции. Но все случилось совершенно иначе.
Выстрел разорвал предрассветную тишину, эхом отозвался над рекой. Его услышали сквозь сон обитатели «поплавков» – кому-то показалось, что это гром, гроза осенняя, редкое явление природы, кому-то представилось все взорванной петардой (в честь каких только это праздников салюты?).
Пара бродячих псов выскочила из подворотни, унеслась прочь от греха подальше.
На «поплавке» в жилище Тамарки Трехсвятской – матери Насти ночь напролет бражничали гости: подруги – безмужние, бедовые бабенки и кореша – все местные «поплавковые», сильно пьющие. Они слыхали выстрел, но никто из них и ухом не повел, не полюбопытствовал, не вышел, не оторвался от стола с самогонкой. Мало ли что там, пусть себе палят на здоровье, в городе в последнее время и так все вверх дном, одним выстрелом больше, одним меньше…
Выстрел слышал и милицейский патруль, занятый проческой речного берега. Патрульные вместе с участковым Толстиковым – тем самым старлеем, некогда столь бдительно задержавшим Катю и Анфису, сразу же доложили Шапкину, что вот только что, мол… определяем направление – то ли стреляли на улице Доватора, то ли с Сухого переулка… Предрассветный туман – вещь обманчивая, глушит все звуки, искажает представление о расстоянии, о месте, о дальности. Колебания участкового Толстикова длились несколько секунд. Он не привык долго рассусоливать и ринулся в сторону Сухого переулка.
Пара бродячих псов – тех самых, спугнутых с помойки, – едва не сбила его с ног.
В темной арке, делящей и одновременно соединяющей две сталинских шестиэтажки, возведенных в Сухом переулке после войны для сотрудников горкома партии, прокуратуры и отдела госбезопасности, послышались шаркающие, неуверенные шаги.
В проеме показался человек, он держался за стену. Куртка и брюки цвета хаки, левая штанина в крови. Толстиков вскинул пистолет:
– Стоять! Руки!
Человек дернулся и начал сползать вниз, на мостовую. Раненый Игорь Хохлов, которого умчали в больницу, непременно узнал бы этого человека. И Катя узнала бы, несмотря на то, что их встреча в коридоре отеля длилась секунды.
Держа пистолет наготове, Толстиков приблизился. Оружия у подозреваемого в руках нет, а кровь не только внизу на брюках, расстегнутая куртка и футболка цвета хаки на груди тоже сплошь залиты – словно красной краской щедро плеснули.
– Эй, – участковый Толстиков наклонился к упавшему.
Тот снова дернулся, лицо его исказилось. Щеки побагровели, на лбу вздулась жила. Он попытался приподняться, но сил уже хватило лишь на то, чтобы стиснуть руку в кулак.
– Убью, – прохрипел он в лицо малость оробевшему участковому Толстикову, который в отличие от Кати и Хохлова видел его впервые в жизни. – Сука, доберусь до тебя, убью… у-у-уб…
На его губах вздулся кровавый пузырь и лопнул, гася последнее дыхание.
Глава 38
РАЗНЫЕ ПУЛИ
Кате пришлось участвовать в опознании. В Сухой переулок подогнали обшарпанную «труповозку», и вот там Катя, доставленная из отдела на машине, внимательно вглядевшись в черты чужого лица, сказала: «Да, это он». Фоторобот, который они с оперативниками и экспертом составляли практически полночи, не потребовался. Впрочем, так часто и бывает в работе: на результат влияет не труд, не затраченные усилия, а некая непредвиденная случайность. Например такая, как одиночный выстрел.
Про выстрел в Сухом переулке Катя услышала по дороге на опознание. Но поначалу то ли в горячке, то ли от пережитого не придала этому важному факту значения. Она вглядывалась в ЕГО мертвое лицо, видела джип, коробку с пивом, сигарету, залихватски вставленную в уголок рта, его модную куртку и бейсболку, кокетливую улыбку той брюнетки-аптекарши – забавную картинку из жизни незнакомого города Двуреченска, подсмотренную в день приезда. Забавную картинку – и только. А потом все заслонило собой настоящее немое кино: коридор отеля, и тот же самый человек, смахивающий на загнанного зверя, дуло пистолета, жестокий удар, боль… Выстрелу в Сухом переулке в этих картинах как бы и места не было. Ведь в пылу погони по задержанному стреляли и на посту ДПС. Автоматная очередь попала в цель.
В «Дали» Катя вернулась только в десятом часу утра. Никто не спал в отеле, не торчал в номерах, все собрались, сгрудились, как перепуганное овечье стадо, в зале ресторана. За завтраком после бессонной сумасшедшей ночи вместе с омлетом, мюслями и овсянкой подавали крепчайший «эспрессо» и коньяк.
– Катька, наконец-то, я вся извелась. – Анфиса бросилась к Кате, начала ее тормошить, целовать. – Такие дела, а я… Я на толчке все просидела! – Она всплеснула руками. – Кто где, кто с бандитами бился, а я в обнимку с унитазом. Я выстрелы слышала, крики, а выйти не могу, ты представляешь себе? И вот всегда так. Приспичит в самый неподходящий момент, – Анфиса говорила громко. – Помните, в Москве землетрясение было? Ну из Румынии, что ли, волна дошла, давно, я еще маленькая совсем была. Так вот, когда тряхнуло, родители мои проснулись, люстра в комнате закачалась, а я где была, догадайтесь? Все там же – на толчке сидела. До сих пор помню, как его повело подо мной. Предки мои потом…
Раздался какой-то всхлип: Ольга Борщакова истерически смеялась, махала руками – прекрати, замолчи, все, хватит.
– Тот, кто стрелял в вас, убит при задержании, – сообщила ей Катя. – А тут у вас осмотр уже закончили?
– Все уехали, долго они тут возились, – Маруся Петровна погладила Борщакову по голове. – Ну, ну, Олюшка, возьми себя в руки.
– Я даже не представляю себе – кто это был, почему, за что? – Ольга всхлипывала. – Ведь вот так смерть прошла рядом со мной и с Дашкой. Если бы не Игорь, то…
– Как он? – спросила Катя.
– Ночью сделали операцию, пулю извлекли, врач сказал, что, возможно, уже завтра его из реанимации в палату переведут.
– Ида, а как вы? – Катя обернулась к Шиловой, сидевшей рядом с Мариной Ивановной Зубаловой.
– Жива. – Ида пригубила коньяк. – Вот пью уже с утра.
– Роман Васильевич в отделе. С ним все в порядке, мне дежурный передал, что вы… – Катя махнула рукой. – В общем, Ида, я своих коллег знаю. Когда они на работе, то обо всем забывают.
– Обо всех? – поправила Ида, усмехнулась. – Хотите сказать, что я вела себя как последняя дура?
– Он вам позвонит или сам приедет, но не сейчас, позже, – только и нашлась, что ответить Катя.
– Позвольте, кто приедет? Вообще власть-то какая-нибудь городская сюда к нам нос покажет или нет? –
