– Как это забыли? – ахнула Анфиса. – А Ольга-то все на охранников уповала, а они забыли…
Шапкин покосился в ее сторону.
– Кого задержали ночью? Где? – спросила Катя.
– На улице Доватора, это рядом с переулком. Задержали старого знакомого – Симона по фамилии Трущак. Скрыться пытался на машине. Тормознули.
– Он где сейчас? Едем туда. – Катя, завернувшись в одеяло, спрыгнула с кровати. – Я оденусь и…
– Одевайся, я пока тут к одной знакомой, – Шапкин бочком, бочком направился к двери. – Передали, что беспокоилась за меня женщина моя… Слышь, голуба, – он обернулся к Кате, – спросить вот тебя хочу, как коллегу, как товарища по работе, ну это… как девушку, женщину… Как быть-то нам… мне? Может, зря все это, а? Безнадега в перспективе отношений? Нравится она мне очень. С первого взгляда зацепила меня. И откуда только такие Иды-Идочки берутся?
– По-моему, вы ей тоже нравитесь. Она так за вас переживала. А если есть какая-то разница – в возрасте, ну и там в другом в чем-то, то это поправимо, – заверила Катя. – Была бы…
– Симпатия?
– Любовь, Роман Васильевич.
Глава 39
«OCCULTUS»
До опорного пункта, где ждал под конвоем Симон, было рукой подать. Катя и Анфиса (она ни за что не захотела оставаться в отеле, раз пошли такие дела) ждали во дворе возле шапкинского «самохода». Шапкин вышел вместе с Идой. Стоял перед ней, как новобранец, навытяжку – руки по швам, что-то бормотал тихонько. Потом, оглянувшись по сторонам, прижал Иду к себе и поцеловал в губы.
Долгий поцелуй… Катя и Анфиса деликатно отвернулись – телячьи нежности, телячьи нежности…
Они и не подозревали, что за ними тоже наблюдают из отеля. Из окна холла на втором этаже, того самого, что возле черной лестницы, которая этой ночью по странному совпадению не была заперта на замок, Олег Ильич Зубалов.
А из окна своего номера Маруся Петровна Карасева. Она не знала, куда и зачем едут с Шапкиным Катя и Анфиса. Она исполняла роль стража возле своей внучки Даши. Та спала, раскинувшись на широкой кровати, напичканная успокоительными таблетками. Сон – лучшая защита детского организма ПОСЛЕ ВСЕГО, случившегося ночью так страшно и так внезапно.
Страшно было и Марусе Петровне. Но не ночное нападение было тому причиной. Об этом Маруся Петровна думала, вспоминала, но некое событие, произошедшее раньше, затмевало в ее памяти все – даже выстрелы, даже крики близких о помощи, даже…
Маруся Петровна не знала, что Шапкин везет Катю в опорный пункт к задержанному Симону Трущаку. Однако именно вокруг Симона витали ее мысли. Тот их разговор вечером в ресторане потряс ее, всколыхнул в памяти то, что она все эти годы или тщетно гнала от себя прочь, или пыталась рассказать, выплеснуть из себя, рискуя прослыть городской сумасшедшей.
Симон вкрадчиво и настойчиво расспрашивал ее о событиях той памятной ночи 1 мая. Откуда он узнал, что она была свидетельницей? Она не спросила его об этом лишь потому, что ее поразило, ужаснуло то, что он сказал о своей родственной связи с фокусником Валенти. До этого она видела его в отеле несколько раз, когда он заезжал выпить в бар, и он казался ей просто милым молодым человеком, похожим на сотни других парней. А теперь ей вдруг почудилось, нет, бросилось в глаза их родственное сходство: фигура, жесты, поворот головы, взгляд. Особенно взгляд…
Он задавал ей много, очень много разных вопросов в том разговоре за столиком ресторана. Их Марусе Петровне сейчас не хотелось вспоминать. Ей вспоминалось, виделось другое.
Номер вдруг сузился до размеров тесной комнаты в коммуналке. Белый пластик сменили желтые обои в сальных пятнах. Кровать обернулась бабушкиным сундуком с постеленным на него матрасом. Все пространство перегородил старый шифоньер, тот, который когда-то так часто двигала мать, ожидая ночного гостя.
И снова, как шестьдесят лет назад, за стеной у соседей пел патефон: «Рио Рита». И мать красила губы перед зеркалом, собираясь на вечер. А в зеркале отражались желтые обои, девочка на сундуке у окна по имени Маруся, начищенные до блеска сапоги щеголя Кагулова, крутящаяся патефонная пластинка и радиоприемник, покрытый кружевной салфеткой.
Бархатный голос мертвого артиста читал «Сон в летнюю ночь». И было неясно, откуда сочится голос – из радиоприемника, а может, из тусклого зеркала с отраженным лунным светом. «Наш срок ведь все короче… быстрей летят драконы черной ночи…»
Что-то промелькнуло на фоне луны – две тени. Девочка у окна по имени Маруся, совсем не похожая на ту, которую звали Дашей, и одновременно здесь, в этой призрачной комнате, ставшая ее зеркальным двойником, девочка, не слышавшая ночных выстрелов, но видевшая первомайскую демонстрацию, кумачовые знамена, портрет Сталина, заметила их – эти грозные тени.
Драконы ночи были здесь. Они пришли… нет, нет, и на этот раз они явились не за ней.
Тусклое зеркало в простенке…
Начищенные армейские сапоги у кровати…
Мамина губная помада, крепдешиновое платьишко, полученное в посылке по ленд-лизу…
Губная гармошка, выпавшая из кармана мальчишечьего пиджака…
Драконы ночи сложили свои черные крылья. Девочка по имени Маруся знала, что этой ночью крылья им больше не понадобятся. Понадобятся когти и зубы, клыки…
Она высунулась из окна в ночь и…
ДРАКОНЫ БЫЛИ ЗДЕСЬ, СОВСЕМ РЯДОМ.
Если бы в этот момент в номер заглянула горничная, то она чрезвычайно бы удивилась, испугалась бы, узрев тетку хозяйки в кресле у окна. Сжав голову руками, старая женщина качалась из стороны в сторону, как маятник.
А за окном сиял белый день. Катя и Анфиса, деловито переговариваясь, садились в машину Шапкина. Даша спала. И не было никаких грязных желтых обоев, никаких шифоньеров и сундуков. Было только гостиничное зеркало над туалетным итальянским столиком из ореха. Целое, не разбитое пулей, не такое, как в соседнем номере люкс. Зеркало кривилось, мерцало, подмигивая дню своим стеклянным глазом.
Симон Трущак ожидал в комнатушке опорного пункта милиции – того самого, где некогда парились Катя и Анфиса. Он был бледен и хмур, но совершенно спокоен. Не повернул головы, когда все они втроем переступили порог. Двое оперативников-конвоиров пошептались с Шапкиным. Потом один из них вручил Шапкину ключ от наручников.
А вот наручники на Симоне Катя сразу и не заметила.
Роман Васильевич Шапкин сунул под нос задержанному фотографию Алексея Половца – уже из морга.
– Узнаешь?
Симон глянул не на фото, глянул на свои руки в стальных «браслетах».
– Жмут, больно.
– Ничего, потерпишь.
– Что вам опять от меня надо?
– Знаешь этого человека?
– Нет. Никогда его не видел прежде.
– Ой ли? – Шапкин прищурился.
– Он что… умер?
– А по фотке разве не ясно?
– Как же он умер?
– Сегодня ночью застрелен из пистолета «ТТ», из своего собственного пистолета.
– Я ночью слышал очередь автоматную. – Симон пошевелил пальцами.
– Так знаком он тебе или нет? Прежде чем ответить, хорошенько подумай, Трущак.
– Нечего мне думать. Я ничего не делал. Я вам в сотый раз уже повторяю, я никого не убивал и убивать не собирался, с учителем физики, этим засранцем, я знаком не был, пацанов к провалу не заманивал, просто попросил помочь мне спуститься туда, в эту яму, деньги им за это обещал. Я не педофил, не извращенец, и
