– Я ее смонтировал сам. Звуковой фон синтезировал, мне нужен был максимальный эффект, чтобы они боялись, чтобы поверили, – Хохлов смотрел в пол.
– Аппаратура дорогая, – заметил Гущин. – Японская, не одну тысячу долларов стоит. Где деньги-то взял?
– У мадам.
– У Ольги Краузе?
– У старухи, – Хохлов усмехнулся. – Она добрая баба, щедрая… хотела, чтобы я прилично выглядел, чтобы соответствовал ей, так сказать… Она никогда не скупилась.
– И ты этим пользовался. А почему иногда эти твои «звуковые эффекты» даже на улице в соседних домах люди по ночам слышали, пугались?
– Это я просто не рассчитал, я динамики рассредоточил по залам… Там дистанционное управление… я опробовал систему и звук… Это же звук… Там надо громкость отладить, все рассчитать.
– Итак, ты закрывал и сдавал универмаг на охрану, а потом…
– А потом иногда возвращался ночью туда через бомбоубежище. Я искал, я все там обыскал, других спусков через подвалы нет и в подвалах никакого гаража. Внизу только туннели, лабиринт… ветка метро… Не знаю, я не думаю, что он… отец Вероники специально нас обманывал… наверное, с головой у него было уже что-то не в порядке…
– А ты тоже это заметил, сынок? – вкрадчиво спросил Елистратов.
И по его интонации Катя (слушавшая этот поразительный допрос и уже почти готовая поверить Хохлову) поняла, что сам Елистратов не верит парню ни на вот столько!
Хохлов поднял голову.
– Ты тоже это заметил? – повторил Елистратов.
– Что?
– Что Ванин – сумасшедший. Маньяк, на счету которого три, а может, и четыре жизни.
– Вы о его приятелях-инкассаторах, тех, с которыми он украл машину?
– Я о женщинах, которых он убил в универмаге в июле восьмидесятого года. Разве об этом он тебе не рассказывал, сынок?
– Нет, – Хохлов внезапно побледнел.
– Неужели не рассказывал? Не хвалился во всех подробностях, не описывал, как он это сделал… как убивал… Про кровать и помаду, про иголки…
– Нет!
– Про надпись на зеркале!
– Он мне ничего не говорил! Об этом речи не было!
– А о чем… о чем шла речь? – тон Елистратова, до этого оглушающий и какой-то плотоядный… «крокодилий» (так показалось Кате), снизился до шепота. – О чем у вас шла речь?
– Только о машине… об инкассаторской машине и гараже, клянусь вам!
– А я тебе не верю, сынок. Электропроводка… тут ты сказал правду, хороший электрик много чего может понять по тому, куда ведет проводка… И твой покойный тесть тогда, в восьмидесятом, увидел, куда она ведет, нашел тайный ход. И после той ночи убийств он покинул универмаг через тот лифт. И он поделился с тобой… он рассказал… порой так хочется поделиться с кем-то, а особенно перед смертью, рак – страшная болезнь… Ну а ты, ты все это выслушал и запомнил. Запомнил, ведь правда?
– Нет, я прошу вас! Ну скажите же ему… – Хохлов обернулся к следователю прокуратуры, но тот только склонился над бланком допроса.
– Ты все запомнил, все детали… Может, сначала ты и не хотел ничего такого, но обстоятельства сложились так… Эта уборщица Гюльнар – она же оставалась с тобой в здании, она застукала тебя, да? Там, в подсобке, когда ты возился со своей аппаратурой, когда хотел еще больше напугать этих ваших куриц- продавщиц… Она застукала тебя, и ты убил ее. А потом вспомнил, что тебе говорил Ванин, и решил сымитировать по полной…
«Стоп, – подумала Катя. – Куда это вдруг загнул полковник? Убийство уборщицы стало по счету вторым, первой-то убили Ксению Зайцеву!»
Но Елистратова вела его собственная железная логика.
– Там у нас в розыске в кабинете Вероника Петрова, – сказал он Хохлову. – Ты фактически признался, что она – твоя сообщница. Девчонка она неопытная, такая хитрить долго не сможет. Я уже сказал – у нас два убийства и куча улик против тебя. Так что не тяни ее за собой туда. Десяток лет в тюрьме… знаешь, какими женщины выходят оттуда?
Хохлов молчал.
– Ну как пожелаешь, – сказал Елистратов. – Так, Петрову сюда, в следственный на очную ставку!
– Не надо. Отпустите ее. Я ему поклялся… ее отцу, беречь ее, – Хохлов не смотрел на них. – Это все ради нее… чтобы она была счастлива… Пишите: я один все сделал. Она ни при чем. Она ничего не знала. Это я один… Я их убил, я сознаюсь.
– М-да, ничего не скажешь, умеет МУР работать, – резюмировал полковник Гущин, когда они с Катей вышли через КПП на улицу Петровку.
Утро давно закончилось, и день уже стоял в зените.
– Полный триумф, Федор Матвеевич.
– Да уж… Дожали молодца как прессом. Признание – царица доказательств. Давай в кафе где-нибудь здесь пообедаем?
– Не хочется что-то, – Катя и сама не знала, отчего это она не радуется окончанию такого дела.
– Что, за камуфляж свой переживаешь? Я ж тебе говорю – круто смотришься.
Катя пожала плечами, как раз про свой комбинезон и сапоги она совсем забыла.
– Мне что-то самому кусок в горло не лезет, – хмыкнул Гущин. – Но надо. Такая ночь сумасшедшая… жена вон звонит: где ты, Федюша?
Они медленно шли по Петровскому бульвару вверх к Тверской. Гущин выбрал итальянское кафе на углу.
– Выпил бы, да что-то жарко… Вино будешь белое?
– Нет, спасибо, Федор Матвеевич.
– Что приуныла-то? Сомневаешься? Так против него улик – вагон, в этом Лешка Елистратов прав. Хохлов универмаг закрывал, открывал, он про ход узнал от Ванина, а тот на подозрении сразу по трем делам: по убийствам балерины и сотрудниц универмага и по краже машины инкассаторской… Тот еще фрукт – тестюшка-то… В ящик сыграл… А зятек… Это ж надо какую штуку изобрести – у меня аж волосы дыбом… остатки, – Гущин хлопнул себя по лысине, – встали, когда я это услышал, эту жуть… завыло, зарычало, прямо ад разверзся.
– Федор Матвеевич, а как там теперь в универмаге?
– Надеюсь, что все закончилось. Сегодня он открыт как обычно, елистратовские орлы там только звуковую аппаратуру изъяли, динамики… Ловко он их в обшивке спрятал, они сейчас крохотные такие. Не то что раньше наши колонки – как выставят пацаны их, бывало, на подоконник, как врубят «битлов»…
– А что же с поисками инкассаторской машины?
– Ну это дело долгое. Конечно, там все еще раз обыщут, в этих подземных переходах под универмагом, но сдается мне, все это затянется. Хохлов вон полгода искал – не нашел этот самый гараж. Да и по логике вещей его там быть не должно. Ты же сама туда спускалась, видела – там трасса и ветка спецметро. И потом это дело… этого дела у МУРа нет, оно в ненашенских архивах, – Гущин вздохнул. – Мне еще Ануфриеву планы возвращать… И машину эту с платиной вроде как давно со счетов списали… Издержки путча… так что насчет этого как раз у Елистратова голова болеть не станет. Ешь давай, что сидишь?
Катя поковыряла вилкой «пасту». Соус и правда вкусный…
Вернувшись в Главк, она первым делом пошла в спортзал и приняла душ. Потом переоделась в свое платье, сложила комбинезон (его дома предстоит еще стирать), протерла сапоги и отнесла их в дежурку.
Вернулась в кабинет и только здесь почувствовала, как она устала. Целую ночь и целый день на ногах.
Все, надо ехать домой – спать.
