– Как, а разве тут нет ограды? – всполошилась Катя, оглядывая демонстрационную площадку. – А как же мы тогда…
– Со мной ничего не бойтесь. – Кузьмин встал перед Катей и заслонил ее широченной спиной. – Все будет в ажуре.
Тут появился напарник Стрельцова, кинолог по имени Лева, словно луноход, неповоротливый и медлительный в ватном костюме, щитках и каске.
– Фотограф пусть станет впереди, а вы отойдите назад, сейчас мы смоделируем вооруженное нападение на сотрудника милиции, – суетился Стрельцов. – Лева на меня нападает, а вы снимайте.
Лева, вооруженный стартовым пистолетом, действительно «напал» весьма профессионально на кинолога. Тот крикнул кому-то: «Выпускай!» И через секунду из-за вольеров, точно шаровая молния, вылетела огромная черно-желтая немецкая овчарка и молча бросилась, только не на Леву, а на фотокорреспондента объединенной редакции МВД, который застыл подобно статуе, наведя объектив на сражающуюся группу. Варт уже распластался в гигантском прыжке, готовясь сбить фотографа наземь. «Они нападают на первого, кого видят! – подумала Катя и от страха закрыла глаза. – Сейчас он его сожрет!»
– ВАРТ!!! – громово крикнул Стрельцов.
Катя встрепенулась. Собака сжалась, точно пружина; пролетела мимо фотографа, едва его не задев, и с ходу впилась в руку «нападавшего», державшего пистолет.
Дальше Катя уже глаз не закрывала. Атлет Кузьмин загораживал ее, успокаивал, а она испуганно и с любопытством смотрела из-за него на то, как Варт разделывался с «нарушителем» – только клочья ватника летели в безоблачное мартовское небо. Пса натравливали несколько раз, и он становился все свирепее: прыгал, мощно выбивал пистолет, не дрогнув, шел на выстрел, хватал за ноги. Несколько раз в пылу борьбы он прихватил и руку «нарушителя». В конце концов у того ручьем потекла кровь.
– Не надо, хватит. Ему же больно, хватит, – шептала Катя.
– Ничего, настоящий мужик стерпит. – Кузьмин усмехнулся, но все же крикнул кинологу: – Ну ладно, Лев, достаточно! Давай я сам с ним сейчас разберусь!
– Вы щитки только наденьте, – предупредил Стрельцов.
– Обойдусь. Не таких обламывал. У меня самого овчарка, – сообщил он Кате. – Вась, дай мне свой ватник, а то он мне куртку порвет.
Кузьмин, явно бравируя перед Катей, занялся овчаркой на славу. Тут сошлись два достойных соперника. Пес так и не сумел выбить у него пистолет, однако от злости так впился в руку, что его пришлось отрывать от Кузьмина буквально за хвост. Фотограф бегал кругом бестиариев, возбужденно снимал: «Ну и кадры! Ну и динамика!» Наконец овчарку все же оторвали и уволокли в вольер, где она долго изливала свою ярость бешеным лаем. Кузьмин закатал рукав свитера, на руке – огромный синяк от собачьих клыков, кое-где даже кровь проступила.
– Вась, йод найдется? – спокойно спросил он. Они прошли в ветпункт. Там было чисто и светло, а на подоконнике лежал полосатый важный кот и брезгливо смотрел на собачьи вольеры. «Лучше б мы вместо бестиариев этого Котофея сняли», – искренне пожалела Катя. Кузьмин возился с пузырьком.
– Дайте я смажу, – предложила она.
Улыбаясь, он подставил ей руку. А ей снова в этот самый момент показалось: вот колыхнулся пышный плюмаж на рыцарском шлеме сеньора-феодала, звякнула сталь о сталь, шпора о шпору. Кузьмин чем-то напоминал Кравченко. Таким Вадька станет лет этак в сорок, если только, конечно, сохранит форму – не бросит свои «качания» и не растолстеет, как большинство спортсменов на покое.
– Не щиплет? – спросила Катя, густо смазывая укус йодом.
– Нет, приятно, когда женщины нас лечат.
Потом они всей компанией осматривали воронцовский изолятор временного содержания заключенных.
Мимо Кати в следственный кабинет прошла целая делегация: следователь с портативной машинкой, адвокатесса в дутой бижутерии и молоденькая девочка, почти подросток. Следом за ними туда провели и хмурого бритоголового парня в болоньевой куртке.
– Очная ставка, – пояснил Кузьмин. – Это Шестаков – насильник. Пять жертв на нем. Караулил девчонок по подъездам. Затаится, а там – как в старой сказке: «Паучок нашу муху в уголок поволок». Ну, ничего, в изолятор приедет, там его самого поволокут. Под столом в камере жить станет. Машкой – на вечные времена.
Катя пристально смотрела вслед Шестакову. Паучок… Тебе б лапки оторвать твои поганые! Этого-то поймали, молодцы Кузьмин и его ребята! А вот ТОГО! Ей вдруг вспомнилось колосовское «не маньяк». Эх, что-то мудрит мой сыщик, как бы не перемудрил! «Подожди, не торопись», – она нахмурилась. Пока мы тут будем годить да не соваться, этот наш чертов паучок с металлическим жалом притащит в свой уголок очередную жертву. Очередную МУХУ. А может, уже притащил… Ей вспомнилось продолжение стишка: «Зубы в самое сердце вонзает и кровь у нее выпивает…» Катя вздрогнула. Ей вдруг нестерпимо захотелось уйти из ИВС. Уйти на волю, на мартовское вечернее солнце, туда, где, слава Богу, пока еще не было и в помине ни пауков, ни мух.
Глава 30
ГЛАЗАМИ МУХИ
Далеко-далеко в туманных небесах пел Луи Армстронг – тихо, хрипло, ласково. Из радужного облака выплыл золотистый саксофон и закачался в воздухе, подобно детским качелям: вправо – влево. Ей так хотелось сесть на изгиб его сияющей трубы – она чувствовала себя маленькой и легкой, настоящей Дюймовочкой из сказки. Ей так хотелось качаться под музыку этого блюза: вправо – влево… Ей снились странные сны, она так к ним привыкла, что порой не была уверена – явь или сон тот радужный туман. Она уже ни в чем не была уверена. Ни в чем…
Анна открыла глаза. Сумерки в комнате. Тяжелая палевая штора полузадернута. Пошевелилась слабо – какая мягкая кровать. У нее никогда не было такой, даже дома. Она вздохнула, облизала пересохшие губы. Прислушалась к себе: слава Богу, голова не болела, напротив, она была ясной. Ясной и пустой. Луи Армстронг пел за стеной – в комнате Олли. Она медленно спустила ноги с кровати. Все. Сны закончились.
