ей-Богу, когда-нибудь да пригодится ему. Мужик должен понюхать пороху, подержать в руках оружие, усвоить словечко «надо». Без этого мужик как личность не состоялся. Как, Екатерина Сергеевна, верно я говорю? – Он протягивал ей шоколадку. – Отложите вы ручку, чай стынет.
Пришел фотограф – он задержался, снимая в ЭКО изъятое оружие.
– А хотите бестиариев наших посмотреть? – неожиданно спросил Кузьмин, когда они закончили пить чай. – У нас кинологический питомник – один из лучших в области. Покажем вам все по полной программе. Сделаете отличный фоторепортаж.
– Я собак боюсь, – прошептала Катя. – Смертельно.
– Со мной не бойтесь ничего.
Питомник занимал огромный, огороженный бетонным забором двор позади здания ОВД. Кузьмин открыл массивную дверь.
– Идите, идите же, не бойтесь. Вася! – крикнул он. – Вася, поди сюда!
Навстречу по посыпанной гравием дорожке спешил молодой парень в спортивном костюме и кожаной куртке нараспашку.
– Это наш главный дипломированный кинолог Василий Стрельцов, – представил его Кузьмин.
Во дворе, разгороженном на множество вольеров, затянутых проволочной сеткой, стояла на удивление мертвая тишина.
– А где же ваши питомцы? Спят? – спросила Катя. И тут же пожалела: на звук ее голоса питомцы откликнулись оглушительным лаем.
Кузьмин вел их вдоль вольеров. Катя шла через силу, на ватных ногах. Ей очень хотелось закончить эту жуткую экскурсию и как-то улизнуть отсюда под любым предлогом, ибо огромные свирепые овчарки, московские сторожевые, ротвейлеры и даже приземистый, похожий на крысу бультерьер, едва завидя ее и фотографа, бросались на сетку с бешеным ревом. Сетка тряслась, трещала – вот-вот сорвется.
А Кузьмин еще и дразнил этих исчадий ада. Нисколько не боялся, подносил руки к самым их оскаленным мордам, хлопал по сетке, приговаривая: «Молодец, умница, ах ты, какой злюка, молодец, отличный пес». Он поминутно оборачивался к помертвевшей Кате и ободряюще улыбался. Фотограф, тоже несколько струхнувший, не забывал, однако, о своих обязанностях: торопливо щелкал кадр за кадром. Наконец они добрались до маленькой избушки.
– Это наш ветеринарный пункт, – пояснил Кузьмин.
Под окном избушки в крошечном палисадничке, огороженном свежевыкрашенным штакетником, высился маленький обелиск со звездочкой. Катя наклонилась, чтобы его рассмотреть.
С фарфорового медальона, вделанного в обелиск, смотрела умными грустными глазами овчарка в ошейнике, обильно увешанном медалями.
– Сатурн – наша гордость, лучший пес во все времена, – вздохнул кинолог Стрельцов. – Мой друг. Царство ему небесное. Это, знаете ли, и не собака вовсе была, а просто перевоплощенный человек. Карма ему такая выпала – служить собакой в милиции. Сколько он преступников задержал, скольким нашим жизни спас! Жаль, сам недолго на свет смотрел: двенадцать лет всего прожил. Дружок мой закадычный.
– Его бандиты убили? – спросила Катя, с уважением разглядывая могилку Сатурна.
– Нет, сердце у него не выдержало напряжения. – Стрельцов погладил медальон. – Инфаркт, он ведь не только у людей бывает. На моих руках умер.
– Вась, покажи Кашалота, – попросил Кузьмин.
Стрельцов отошел, а затем вернулся с огромным мастино-наполетано в шипастом «строгом» ошейнике. Чудовище, с предков которого писалась знаменитая собака Баскервилей, сверкнуло на людей налитыми кровью глазами и затрясло слюнявой морщинистой мордой. Катя едва не упала от страха. Кашалота втолкнули в вольер, оборудованный под тренировочную площадку. Он мрачно заметался вдоль ограды, рыча и скаля зубы.
– Этот фрукт двоих своих хозяев едва не прикончил, – сообщил Кузьмин. – Набросился и растерзал, едва кровью не изошли. Хотели его пристрелить, да потом нам отдали в питомник. Ах ты, мой людоед! – Он подошел к самой ограде и беспечно облокотился на нее. – Ах ты, мордашка! Что, людоед, на меня смотришь? Нравлюсь я тебе?
– Как же вы такого монстра укротили? – спросил фотограф боязливо. – Это вот Васина заслуга. Два месяца он с ним мучился. Ватника и бронежилета не снимал. Я ж говорю – римский бестиарий. Это, между прочим, та самая порода, которая в Риме на аренах против гладиаторов выступала. Бился он с ним жестоко, зато сейчас Кашалот как шелковый. В глаза ему смотрит, хозяина почуял настоящего. Хотите, Екатерина Сергеевна, покажем, как он через барьер прыгает?
Катя тревожно смерила глазами тренировочный барьер и ограду вольера – почти одинаковы, ограда даже ниже.
– Ради Бога, не надо, а то он распрыгается и сюда… На кого же вы охотитесь с такими собаками?
– На разную сволочь, прошу прощения за грубость. – Кузьмин усмехнулся. – На рэкетиров, на крутых, когда они у нас в районе разборки свои затевают, когда на задержание вооруженного идем, тоже собачек применяем. Лучше пусть они с уркаганов штаны спустят, чем я позволю своим ребятам лоб под их гадские пули за просто так подставлять. Верно я говорю?
Он стоял перед Катей – высокий, небрежно-элегантный, явно гордящийся своей силой и отвагой. Ей представилось вдруг, что это и не «чистокровный опер» вовсе, а средневековый сеньор-феодал, выезжающий на охоту со сворой собак в свои наследственные имения. Трубили рога, ржали кони, бешено лаяли псы, рвались с поводков. Начиналась Большая Травля. Только вместо кабана или волка спасался от этой дикой воющей своры рэкетир без штанов. Кретин ты, рэкетир, подумалось ей. Лучше не суйся ты, рэкетир, в Воронцовск. А то, не ровен час, хищные звери отъедят тебе кое-что важное, и не продолжишь ты свой воровской рэкетирский род.
– Сейчас мы Варта вам покажем в работе по задержанию вооруженного преступника, – предложил Кузьмин. – Отличный пес, злобный, тренированный.
