нимф и самой богини садов и парков выступали все те же накрашенные мальчики: Флора с рогом изобилия, осыпающая притихший от восхищения зал душистыми лепестками, задумчивый Нарцисс, влюбленный Гиацинт, нимфа Клития, превращенная в подсолнух.
«Это все стоит уйму денег! – думал Кравченко. – Такое быстро вянущее великолепие. Цветы, море цветов, когда только-только сошел снег. Выходит, что Крез этот хорек, настоящий Крез!»
Кто-то слегка задел его стул, извинился – к выходу пробирался тот самый высокий темноволосый красавец, с которым перед показом беседовал Арсеньев. Он не выказал никакого восхищения увиденным – может быть, все уже успело ему надоесть? Кравченко проводил его взглядом и тут же забыл про него, поглощенный зрелищем.
– Ты, Вадь, того, поди позови к нам этого цветовода, – гудел благодушно довольный Чугунов. – Это ж мастак какой, а? Давно я ничего подобного не видел. Это вам не ж… голые глядеть у стриптизерок на сцене. Это – сразу чувствуется: европейский стиль. Красота.
«Лепота, – подумал Кравченко, поднимаясь из-за стола. – Так, наверное, рассуждали ходоки в Царьград, посланные Владимиром-Солнышко, земляки мои: ой, лепота, князюшка, ой, лепота!»
Едва увидев Кравченко, Арсеньев стремительно пошел ему навстречу. Он был румяным от похвал и аплодисментов, развившийся локон бубикопфа упал ему на разгоряченный лоб.
– Здравствуй…те, – сказал он с запинкой, вперя в Кравченко взгляд серых грустных глаз. – Вы все-таки пришли. Спасибо.
– Василий Васильевич хочет вас видеть, – сухо молвил Вадим.
– Прямо сейчас?
– Если вам это удобно.
– О, мне удобно. А вас зовут Вадим? Мне Берберов сказал. Вы уже успели познакомиться с ним, я вижу.
– Да.
В компании Чугунова Арсеньев вел себя непринужденно. Поправил прическу, выпил виски.
– Я тебя помню, машины-то вместе покупали, – гудел Чугунов. – Но не знал я тогда, какой ты есть человек. Ведь это ж надо! Цветы-то где берешь?
– Кое-что покупаю сам, кое-что помогают купить, кое-что дарят, – ответил Арсеньев.
– Красота это. Тебя как, Иваном зовут? Красота это, Ваня. Душа прямо не нарадуется. – Чугунов вздохнул. – Да… красота, она под собой имеет, много имеет… А где тут туалет у вас, не скажешь? Природа свое требует.
Кравченко было поднялся.
Арсеньев быстро подозвал официанта:
– Саша, проводи господина Чугунова.
Они остались за столиком вдвоем – производитель моющих средств пересел за соседний стол, предпочтя общество длинноногой девицы в кожаном сарафане.
– А вам, Вадим, понравилось то, что я делаю? – спросил Арсеньев.
– Да.
– Цветы живут одним днем, я всегда это помню.
– Несомненно.
– О чем вы думаете? Хотите, чтобы я убрался, да? – Вопрос прозвучал так потерянно, что Кравченко даже вздрогнул.
– Я думаю, что вы очень талантливы, все, что вы делаете, очень красиво, только оно заслуживает лучшей участи, чем выставление на суд в бардаке перед сворой жрущих неандертальцев. Бисер перед свиньями, Иван.
– Как вы сказали? – переспросил Арсеньев. – Лучшей участи? Бисер? – Взгляд его словно ощупывал лицо Кравченко.
– Именно. Ну кому тут читать сказку о царстве Флоры? Моему патрону, что ль?
– Я ее читал не ему, а вам, я был рад, когда узнал, что вы придете.
– Это произошло совершенно случайно.
– Я понимаю, конечно, случайно.
Они замолчали.
– И вы бы хотели увидеть нечто подобное в более подходящих условиях? – осторожно спросил Арсеньев.
Кравченко про себя ухмыльнулся: «Ах ты, хорек талантливый, неймется тебе – не мытьем, так катаньем!»
Тут вернулся из туалета Чугунов.
– Что, братки, загрустили? Вань, давай выпьем за твою красоту, слышь? Народу нравится. А ты, если какие трудности возникнут с цветами там или с чем, звони прямо мне. Звони – не стесняйся. В январе Чугунов ландыши достанет, в августе мимозу – тока скажи.
– Спасибо, Василий Васильевич. – Арсеньев отпил маленький глоток золотистого виски. – Я тут говорил вашему начальнику охраны… Есть еще одно место, где демонстрируются мои работы. Это очень приличное место, однако очень дорогое.
