– Арсеньев в настоящее время находится в Суздале в отеле «Русская тройка» в компании эстрадного певца Федора Краснова и его ансамбля. Там какой-то юбилей, был вечер, банкет, потом на тройках катались по последнему снегу. «Золотое кольцо», в общем, с бубенцами. – Колосов хмуро докладывает, следователь внимательно слушает.
Панкратов – высокий, костистый, унылый и лысый мужчина сорока шести лет в мятом синем костюме, голубой рубашке и пестром галстуке.
– Арсеньева брать среди этого веселья нецелесообразно: слишком шумно, много очевидцев, – продолжает Колосов. – Лучше сделать это, когда он вернется в Москву. Мы связались с местным УВД, розыск поможет. Вернется он, по нашим расчетам, дня через два – мы возьмем его на Белинку и…
– Вы, Никита Михайлович, отвезете ему повестку в прокуратуру, – отчеканил Панкратов. – Повестку, и все. Он придет сюда, в этот кабинет, сам. Что будет дальше, решу уже я после того, как лично его допрошу. Арсеньев – известный человек в Москве, у него большие связи. Мы должны быть очень осмотрительны. Очень. Здесь комар носа не должен подточить. Чтобы не получилось, как в прошлый раз с председателем того благотворительного фонда. Задержали его вы, по своей инициативе, а расхлебывать кашу, выпускать и извиняться пришлось мне.
Колосов зло прищурился – Панкратов бил по самому больному месту. Действительно, операция с тем «благотворителем» с треском провалилась, несмотря на все их усилия. Информации было выше крыши, а вот легализовать ее должным образом не сумели. Не боги ж!
– Вы отвезете ему повестку в прокуратуру и проконтролируете явку. Подчеркиваю – только проконтролируете, не схватите его, упаси Боже, с вас станется. – Панкратов был сух, как столетний гербарий.
– Но на нем завязано все! Все: Лавровский, Красильникова, Берестова, Кира Ревякина – ее, по показаниям свидетельницы, сажали именно в красную иномарку! – Колосов не желал сдаваться вот так просто, без боя.
– А Ольга Невзорова из Балашихи? Связь между нею и Арсеньевым вами так и не установлена. Да и остальное еще требует проверки. В общем, не будем пререкаться, Никита Михайлович. Руководитель группы – я, к тому же мое начальство в курсе, полностью меня поддерживает. Мне нужен официальный допрос Арсеньева. Если ему суждено признаться в убийствах, пусть делает это у меня в кабинете. Я это правильно и законно запротоколирую. Мне, извините, не нужны бумажки сомнительного юридического качества, которые иногда выдают ваши подчиненные – из лучших побуждений, конечно, – все эти липовые явки с повинной, чистосердечные признания. Это лишний козырь адвокату, если их несостоятельность и недостоверность будет установлена в суде. Я больше проколов не хочу! – Панкратов даже пристукнул ладонью по столу. Лысина его побагровела.
Колосов тоже покраснел как рак – его оскорбляют прямо в лицо, а он… Ах ты, руководитель группы!
– Пишите повестку. Мои сотрудники, нет, я лично доставлю ее по адресу и опущу в почтовый ящик. Если уж я ни на что больше, по-вашему, не годен, только как на роль почтальона. – Он, насупившись, забрал у Панкратова синенький бланк и вышел из кабинета, оглушительно грохнув дверью.
Глава 36
«ТЕМНЕЕ ВСЕГО В ПРЕДРАССВЕТНЫЙ ЧАС»
Эта ночь… Ее не забыл никто из тех, кто бодрствовал тогда, никто из тех, кто остался в живых. А мертвые…
Это была тихая студеная ночь. Такие бывают в начале весны, когда посреди затяжной оттепели наступает внезапное похолодание. Лужи на московских тротуарах подернулись ледком, грязь смерзлась, а голые липы и тополя на бульварах, только-только начавшие просыпаться от зимней спячки, снова впали в летаргию. На небе горохом высыпали звезды, и ярче всех среди них горела гостья далекой галактики – залетная комета.
Катя сидела в кресле, подогнув ноги в тапочках, опушенных мехом, укрывшись клетчатым пледом. Просто не могла спать в эту ночь. Она чувствовала себя обделенной – ну, вот так всегда. В самый ответственный момент, которого ты ожидала, о котором столько думала, тревожилась, тебя тихонько и галантно оттерли в сторону.
Мужчины… Они всегда отпихивают локтями, даже когда влюблены. Ну, положим, Колосов-то нет, но Вадька… Мужчины все захапали в свои руки. Один с умным видом занят официальным расследованием, другой валяет дурака в роли любителя-детектива. Один ловит не маньяка, другой едет смотреть «Саломею», а она… Бонапарт из рамочки сочувственно улыбался. Катя вздохнула – а ты-то что еще? Ты, мой Император, был точно таким же: Я сам, сам. А в результате – Ватерлоо и Святая Елена. Все вы одинаковы, все вы «все сами». МУЖЧИНЫ. Что еще можно сказать?
А я? А ты, Катерина свет Сергеевна, как всегда, не у дел. Лишняя, как Печорин, на этом свете. Один сказал: не суйся, другой: никаких дам. ЛИШНЯЯ. Так-то…
А где-то, где нас нет, в программе значится «Саломея», которой она даже не увидит. Ей вспомнилась фреска в Никольском храме: Иродиада на золотом троне, печальный влюбленный Ирод, мертвая голова Крестителя, плывущая по воздуху на серебряном блюде. А Саломею стерло время, она так и не увидела ее лица на фреске, только взвихренные танцем одежды.
А может быть, когда эта девочка плясала перед тетрархом во дворе ради своего страшного приза, там, над морем, над горами, стояла такая же тихая, звездная ночь? И было очень душно – ветер, дувший из Ливийской пустыни, утих…
Катя придвинула телефон. Хотела было позвонить Мещерскому и… не стала. Он тоже не спит, но сказать ему пока нечего. Она набрала совсем другой номер – номер Бена, Бориса Бергмана, его жену Нину увезли в роддом сегодня утром. Бен тоже бодрствовал в ночь «Саломеи». Он схватил трубку через мгновение.
– Алло!!
– Борь, это я, Катя, нет новостей?
– А-а, привет. Нет пока. Я звонил час назад, сказали – роды идут. А ты чего не спишь?
– Так. – Она помолчала. – Борь, а тебе никогда не приходило в голову поставить «Саломею» Оскара Уайльда?
