Анджолина слушала Эмилио, прельщённая тем, что вызывает такую любовь. И когда взволнованный Эмилио пожаловался, что так сильно страдал, но не получил всего желаемого от своей любви, Анджолина пылко возразила:
— Как ты можешь такое говорить?
Для убедительности она его поцеловала. Но потом Анджолина всё же совершила ошибку, как всегда после чего-то правильного:
— Разве я не отдана Вольпини, чтобы быть твоей?
И Эмилио склонил голову сокрушённо.
Этот Вольпини, не зная Эмилио, отравлял ему жизнь. Вместо того чтобы страдать от безразличия Анджолины, услышав имя Вольпини, Эмилио охватил страх за Анджолину и за те планы, что по его подозрению она вынашивала. При следующей встрече Эмилио сразу же спросил, какие гарантии получены Анджолиной от Вольпини для того, чтобы отдаться ему.
— О, Вольпини больше не может жить без меня, — ответила Анджолина смеясь.
На минуту и Эмилио успокоился, и ему показалось, что этой гарантии вполне достаточно. Ведь и он сам, будучи настолько моложе Вольпини, тоже уже не мог жить без Анджолины.
Во время второго свидания наблюдатель в Эмилио не засыпал ни на одну минуту. За это он был вознаграждён горьким наблюдением: пока Эмилио с таким нетерпением ждал следующей встречи, кто-то занимал его место. Это был некто, кто не был похож ни на одного из мужчин, кого Эмилио знал и боялся. Это был не Леарди, не Джустини и не Датти. От этого человека Анджолина переняла очень грубую игру слов и манеру выражаться. Наверное, это был студент, потому что Анджолина очень непринуждённо оперировала разными латинскими словами и оборотами с гнусным смыслом. Эмилио подумал о несчастном Мериги, но понял, что не может его подозревать. Как Анджолина могла знать латынь без того, чтобы не похвастать ею в течение такого долгого времени! Напротив, тот, кто привил ей латынь, должен был быть тем же человеком, что и тот, кто научил её вольным венецианским песенкам. Пела она их неумело, но, всё же, чтобы их исполнить, она должна была услышать их несколько раз. Однако Анджолина никогда не пыталась спеть ни одной ноты из песен, услышанных ею от Балли. Наверное, это был венецианец, потому что Анджолина часто предавалась подражанию венецианского произношения, с которым ранее она, вероятно, не была знакома. В коллекции фотографий Анджолины не появилось ни одного нового лица. Возможно, новый соперник Эмилио не имел привычки дарить свои фотографии, или, может быть, Анджолине казалось лучшей тактикой не выставлять новые фотографии, собиранию которых была посвящена её жизнь. Также правда и то, что на стене её комнаты не было и фотографии Эмилио.
У Эмилио не оставалось сомнений в том, что если он встретит этого незнакомца, то по некоторым жестам, которые Анджолина имитировала, он сразу же узнает в нём своего соперника. Хуже всего было то, что, изображая тот или иной жест или слово, приобретённые Анджолиной от этого венецианца, она сразу же догадывалась о ревности Эмилио:
— Ревнивец! — говорила она, увидев его грусть и проявляя поразительную интуицию.
Да, Эмилио ревновал. Он страдал, когда Анджолина в нерешительности по-мужски вскидывала руки к голове или когда от удивления вскрикивала:
— О, вот те на!
И Эмилио страдал, как будто встретился лицом к лицу со своим неуловимым соперником. Более того, со своей возбуждённой фантазией влюбленного, Эмилио подозревал в некоторых словах Анджолины серьёзные и властные звуки голоса Леарди. И даже Сорниани её кое-чему научил. Оставил свой след и Балли, от которого Анджолина переняла манеру притворно удивляться или восхищаться. От Эмилио же в ней нельзя было обнаружить ни единого жеста или слова. С горькой иронией он однажды подумал:
— Может быть, для меня в ней уже не осталось места.
Ненавистнейший соперник так и оставался для Эмилио неизвестным. Было странно, что Анджолине удавалось не называть имя этого мужчины, который, наверняка, лишь недавно был в её жизни, в то время как ей так нравилось хвастать своими победами, пусть даже это всего лишь восхищение в глазах проходящего мужчины, которого она встретила в первый раз. Все были безумно в неё влюблены.
— Много же я заслужила, оставаясь всегда дома во время твоего отсутствия, и это после такого твоего ко мне отношения, — говорила Анджолина.
Да! Она хотела заставить Эмилио поверить, что когда его нет, она не занимается ничем другим, кроме того, что только думает о нём. Каждый вечер в своей семье Анджолина выставляла на обсуждение вопрос: должна она ему написать или нет. Её отец, который близко к сердцу воспринимал репутацию и достоинство их семьи, не хотел принимать участие в этом обсуждении. Увидев, что этот рассказ о семейном совете в доме Анджолины рассмешил Эмилио, она закричала:
— Спроси у мамы, если не веришь.
Анджолина была неисправимой лгуньей, хотя, по правде говоря, она не владела искусством лжи. Не составляло труда натолкнуть её на противоречие. Но когда это противоречие становилось очевидным, Анджолина с ясным лицом возвращалась к своим первоначальным утверждениям, потому что, по сути, она не верила в логику. И, может быть, такой простоты было вполне достаточно, чтобы спасти её в глазах Эмилио.
Нельзя сказать, что она была очень утончённой в совершаемом ею зле, и потом, Эмилио казалось, что каждый раз, когда она его обманывала, то давала это понять.
Однако было невозможно обнаружить мотивы, из-за которых Эмилио был так неразрывно связан с Анджолиной. Любая другая неприятность, что случалась в его незначительной жизни, разделялась между домом и конторой и тут же легко исчезала в присутствии Анджолины. Из всех бед, что она ему причинила, наибольшей стало бы не появиться в тот момент, когда он хотел её видеть. Очень часто, гонимый из собственного дома грустным видом сестры, Эмилио бежал в семью Дзарри, хотя и знал, что Анджолине не нравилось видеть его так часто в своём доме, который она так энергично защищала от бесчестия. Эмилио не всегда находил там Анджолину, и её мать очень вежливо приглашала его подождать её, так как она должна скоро прийти. Анджолину пять минут назад пригласили те синьоры, что жили тут рядом (мать Анджолины делала неопределённый жест в сторону запада или востока), чтобы примерить платье.
Ожидание становилось для Эмилио неописуемо болезненным, но он оставался очарованным на несколько часов, разглядывая грубое лицо старухи, потому что знал, что, вернувшись домой без свидания с возлюбленной, больше не успокоится. Однажды вечером, устав от ожидания, несмотря на желание матери Анджолины удержать его, Эмилио решил уйти. На лестнице он прошёл мимо женщины, похожей на служанку, голова которой была покрыта платком, из-под которого виднелась лишь небольшая часть лица. Когда эта женщина захотела прошмыгнуть мимо, Эмилио её узнал. В нём вызвало подозрение желание женщины сбежать, а также её движения и рост. Это была Анджолина. Когда Эмилио встретил её, ему сразу стало лучше, и он даже не обратил внимания на то, что старуха сказала ему о соседях, которые якобы позвали Анджолину, а она возвращалась совсем с другой стороны. Не возбудило в Эмилио подозрений и то, что Анджолина совсем на него не злилась за то, что он лишний раз пришёл в её дом, чтобы скомпрометировать её. Этот вечер стал очень нежным и приятным, как будто Анджолина хотела, чтобы Эмилио простил ей какую-то вину, а он, наслаждаясь этой нежностью, не подозревал ни о какой вине.
Эмилио стал подозревать Анджолину, только когда она пришла, одетая таким образом, и на встречу с ним. Анджолина заявила, что когда она возвращалась домой поздно от него, то её видели знакомые, и она боялась, что её увидят выходящей из этого дома, который не пользовался хорошей репутацией, и поэтому она так маскировалась. О, наивная! Анджолина не догадалась поведать Эмилио мотивы, по которым она переоделась и в тот вечер, когда он встретил её переодетую на лестнице.
В один из вечеров Анджолина пришла на встречу с опозданием более чем на час. Для того чтобы она не стучала в дверь, рискуя привлечь внимание других квартирантов, Эмилио спустился и стал ожидать её на лестнице, ступени которой были изогнутыми и грязными. Эмилио опёрся на перила и даже согнулся, чтобы быть ближе к той точке, в которой должна была появиться Анджолина. Когда он видел, что идёт какой- нибудь незнакомец, то прятался обратно в комнату. Всё это продолжалось нестерпимо долго, и нервное возбуждение Эмилио возросло неимоверно. В конце концов, он уже не мог оставаться на месте. Позже, мысленно возвращаясь в это состояние напряжённого ожидания, Эмилио казалось чудом, что он его пережил.
Когда же Анджолина, наконец, появилась, то уже не хватило просто её вида, чтобы успокоить
