Тело обрушилось на нее с крыши фургона, гибкое, стальное, сильное, тренированное тело. Кто-то, точно рассчитав прыжок, подмял ее под себя, опрокинул на асфальт. Руки… Катя почувствовала чьи-то пальцы на своем горле, подбородке. Ей зажали рот, мощным рывком рванули ее в сторону – в темную узкую щель между фургоном и оградой. Она чувствовала, он намного сильнее ее! И она не видела его лица… Он был сзади, у нее за спиной… Она уже задыхалась… Этот резкий запах хищника из фургона и… слабый аромат мяты… Она не могла сопротивляться. И вдруг…
Дикий вопль боли. Катю сильно толкнули в спину. Ногой? Она ткнулась в асфальт. Что это за крик? Кто так дико, истошно кричит? «Пусти, отпусти, мне больно, больно!!! Больно!!!»
Оглушенная Катя подняла голову. Мутный свет… Она не верила своим глазам. Она… видела их. Один был (боже милостивый, да как он тут оказался?!) Вадим Кравченко. За его массивной фигурой почти не было видно того, другого. Но вот Катя узнала и его. И это был…
Гошка Дыховичный извивался в руках Кравченко как червяк. Он медленно с визгом, судорожными всхлипами опускался на колени. Его правая рука словно в тисках была зажата в руке Кравченко. Тот заломил ее болевым приемом. Рванул на себя – хруст кости, ошеломленный вздох боли, вопль, визг, плач… Гошка шлепнулся на колени, обмяк. Прямо перед ним на асфальте валялся нож. Обычный, кухонный… Правда, с длинным острым лезвием. Кравченко наступил на нож каблуком. Толкнул мальчишку ногой. Гошка истерически визжал, держась за сломанную руку, елозил, сучил ногами по асфальту…
Катя поднялась с трудом. Кажется, кости целы. Ссадина на лбу – ерунда по сравнению… Она наткнулась на дикий взгляд Гошки – расширенные от боли безумные зрачки… Он дергался, дрожал, пытаясь ощупать сломанную руку. Катя увидела кровь, рваную рану и на сгибе локтя – белые осколки кости. Открытый перелом.
Чудовищная сила мужчин. Она смотрела на Кравченко, боже мой… Смотрела, словно видела его, человека, который столько лет был с ней рядом, впервые.
Чудовищна их сила, умноженная на ярость их битвы.
А ведь он только хотел обезоружить напавшего на нее с ножом. Только обезоружить его. Спасти ее.
Катя почувствовала тошноту. Гошка орал так, что у подбегавших к ним со всех сторон людей уши закладывало. Казалось, он не помнит себя от боли, не помнит, где он, что с ним. Кравченко пнул нож, подбросив его в воздух. Нож звякнул об асфальт прямо под ногами подоспевших к ним со стороны шапито двух каких-то совершенно незнакомых парней, похожих на кавказцев. Кравченко повернулся к мальчишке спиной, шагнул к Кате. Обнял ее за плечи. Она чувствовала его. Прижалась лицом к его груди. Далеко в ночи выла сирена. Но это была не милиция. Кто-то уже вызвал «Скорую помощь».
ЭПИЛОГ
В столице бывало в цирк хаживал он.
Там дама держала под мышкой вагон,
Вдобавок въезжала на голову к ней
Ни много ни мало упряжка коней.
Лопату искали трое суток. Место он описал следователю прокуратуры: за шапито – пустырь, за пустырем – пруд. Там, на дне.
Но пруд оказался затхлым замусоренным болотом. И здесь был совершенно бесполезен металлоискатель, потому что в тине то и дело можно было наткнуться на пустые консервные банки и железный лом.
В болотных сапогах, взятых напрокат, в брезентовой крутке Никита три дня, словно легендарный продавец пиявок, шарил в болоте вручную. Искал орудие преступления, от которого избавились сразу же после убийства Ирины Петровой. Он был зол как черт, но упрям. Знал, что хоть через неделю, хоть через год, даже осушив это чертово болото до дна, вещдок он найдет.
Катя не мешала ему в его трудах. Вообще старалась как можно меньше попадаться на глаза. По этому делу она и так уже знала все из самых разных источников – из собственных догадок и наблюдений, из рассказов следователя прокуратуры, из откровений Андрюши Воронова, который, констатируя факты, никак не мог удержаться порой от сочных непечатных выражений. У Кати было такое чувство, что он «сочиняет по горячим следам». И правда, по управлению ходила бездна самых фантастических слухов о том, как раскрывали дело цирка и как начальник отдела убийств замочил льва.
Катя слушала байки, в которых не было ни капли правды, и просто из себя выходила. Те, кто без устали молол языками, не присутствовали на месте и ничего толком не знали. А она… ОНА ЗНАЛА! И ей было до слез обидно. Во-первых, потому, что эпизод с «охотой на льва» почти полностью затмил своим грозным героизмом поимку убийцы. А во-вторых, Кате было жаль Раджу. Лев был ни в чем не виноват. Он просто оказался крайним в этой небывалой истории. «Тоже мне Гуров, второй номер, – раздраженно думала в эти дни Катя про Колосова. – Сам того не стоит – такое животное угробил! Альпийский стрелок, Вильгельм Телль… И ведь сам же, сам заварил всю эту кашу, сам и расхлебал. Не отпусти он Коха, ничего бы не было…»
Но она скрепя сердце вынуждена была согласиться с одним: странным образом расчеты Никиты оправдались. С убийствами в цирке было покончено навсегда.
Вечером в субботу Катя и Кравченко сидели в гостях у Мещерского в комнате, оклеенной вместо обоев географическими картами. Серега по случаю выходных кулинарил. Он пригласил их на какой-то особый «малабарский пилав» – блюдо из баранины, капусты и риса, которое Катя есть не могла – так оно было жирно, пересолено и наперчено.
Кравченко варварски запивал всю эту огненную кулинарию горячим чаем с малиновым вареньем. У него першило горло. Катя ума не могла приложить – где драгоценный В. А. простыл в такую жару. Мещерский в последние дни начал замечать за ней кое-что не совсем обычное. Катя относилась к «драгоценному В. А.» теперь как-то по-иному. Когда она порой смотрела на Кравченко, в глазах ее было изумление и… Мещерский затруднялся объяснить, что там еще отражалось на Катином лице, когда она смотрела на своего «спасителя», – что-то… Он лишь заметил, что с некоторых пор Катя стала слушать Вадьку очень, очень внимательно. Перестала с ним спорить, беспрекословно выполняла все его капризы. Сломя голову летела на кухню подогревать ему молоко. Так же сломя голову летела на рынок покупать ему «у бабок» какой-то особенный липовый мед, покупать пиво, очень рано приходить с работы домой и… Одним словом, в эти дни, на взгляд Мещерского, Катя была женой, о которой только и может мечтать настоящий мужчина, – преданной, исполнительной, покладистой, на лету схватывающей каждый взгляд, каждое слово своего мужа
