– Добрый вечер, Евгений Павлович, – произнес Колосов. – Будьте добры, отдайте нам ключи от вашей квартиры.
– Вот ордер на обыск, – Свидерко выступил вперед, предъявляя бланк, штамп и печать. – Сейчас мы спустимся к вам, и я приглашу понятых. Что же вы молчите? Вас не удивляет, что мы идем с обыском именно к вам?
Колосов забрал у Сажина ключи. Тот не сопротивлялся. Двое оперативников повели его на лестничную клетку. Проходя мимо Кати в узком тесном коридоре, Сажин посмотрел на нее с высоты своего роста.
– Я ведь шел вам помочь, – сказал он с упреком и презрением. – Для чего же вам потребовалась эта пошлая комедия?
Когда они все спустились на четвертый этаж, Катя поплелась на кухню, закрыла вентиль на газовой плите, вскарабкалась на высокий подоконник, настежь распахнула форточку. За окном в свете фонарей расстилался белый от снега двор – тихий и умиротворенный, как сельское кладбище.
Обыск длился более трех часов. Катя все это время сидела одна в своей темной пустой комнате перед телевизором. Она то и дело переключала каналы, но не видела и не слышала ничего. За стеной в квартире Вишневской пела Земфира. Ее голос прорывался через кирпичные стены – звук включили на полную громкость. Быть может, для того, чтобы заглушить какие-то иные звуки, а может, и нет.
Шло время, вечер давно стал ночью. Дом постепенно засыпал. Только поющая Земфира нарушала тишину.
Затем вернулся Колосов. Устало опустился в прихожей на ящик для обуви и сказал Кате: «Все хорошо».
– Что хорошо? – спросила Катя.
– Топорик был в его портфеле. Там даже визуально следы засохшей крови на рукоятке просматриваются. Он возил его с собой в машине. А ключи… Мы их тоже нашли. Ключи были в кармане его брюк, что висели в шкафу. Шкаф-купе он себе сделал супермодный в коридоре. Зеркала во всю стену…
– Ключи от…
– От той квартиры, – Колосов неопределенно кивнул. – Он перенес туда тело Бортникова. Видишь ли, Катя… Он только что сказал нам, что всегда хотел вернуться сюда. Слепок с ключей он сделал, когда заходил в квартиру к рабочим, якобы посмотреть на перепланировку. На самом деле он просто хотел побывать в своей бывшей квартире. Рабочие нам говорили – многие жильцы приходили смотреть. Оказывается, и Сажин тоже там побывал. Но его интересовали не переделки, затеянные Тихим.
– Ты его спросил, когда именно он сделал слепок и изготовил дубликат ключей?
– Спросил. Он сказал – почти сразу, как только переехал сюда. Еще он сказал, что всегда хотел иметь эти ключи у себя в кармане. Ключи и топорик следователь забрал, как вещдоки. Топорик на экспертизу пойдет… А вот эту вещицу мы с Колей уже в самом конце обыска обнаружили. Нет, Сажин и не думал ее прятать. Она на виду лежала, на подоконнике в комнате, просто мы поначалу даже и внимания не обратили, – Никита вытащил из кармана куртки пластиковый пакет.
Катя увидела в нем небольшую картонную коробку. Никита осторожно достал ее, это была старая коробка от духов «Сюита». Катя такие даже не помнила. Наверное, они были в ходу у модниц где-нибудь в конце шестидесятых. Коробка была черной с золотым тиснением, украшена знаком лиры.
Катя открыла ее – там в пожелтевшем от времени кремовом шелке, в специальных углублениях лежали пустой флакон с черной пробкой и две маленькие насадки пульверизатора. Вещи были старые, но все еще хранили терпкий аромат духов «Сюита».
А еще в коробке был пожелтевший от времени кусочек картона – фотография 3x4. Катя взяла ее, прочла на обороте подпись, сделанную расплывшимися фиолетовыми чернилами: «Ионесян Владимир Михайлович, уроженец Тбилиси». Фотография была точно такой же, как и та из архива, взятая самой Катей. Это было самое обычное, стандартное поисковое фото объявленного во всесоюзный розыск убийцы, разосланное по всей стране.
– Он что же, хранил это у себя? – тихо спросила Катя.
– Он сказал нам: его мать хранила это вплоть до самой своей смерти. Она получила этот снимок от следователя, который вел дело «Мосгаза». Она хотела постоянно видеть человека, убившего ее ребенка. И постоянно напоминать своему старшему сыну, что он не уберег от него брата.
– Она была очень жестокой, эта Нина Георгиевна. Это были ее духи? – Катя поднесла к губам пустой флакон. – А он, Сажин, что-нибудь еще вам сказал?
Никита покачал головой – нет.
– Нужно время, чтобы он рассказал нам все.
– Да, я понимаю, – сказала Катя. – У него оно теперь есть, а у нас, Никита?
Эпилог
В камере Сажина содержалось двенадцать человек. В этот ранний, предрассветный час все они вроде бы спали. Возраст сидевших был разный. И сидели они тоже за разное. И рассказывали о себе разное – кто что. Сажин догадывался: один или двое из этой разношерстной компании стучат. А как же иначе? Там, в доме на Ленинградском проспекте, тоже кто-то стучал. Кто-то из соседей. В тот раз, когда к нему домой неожиданно явился некий майор из уголовного розыска и начал задавать вопросы про драку во дворе и про синий «Фольксваген», он подумал об этом. И растерялся, потому что на мгновение представил себе, что закончится ВСЕ ЭТО может вот так – быстро и просто нежданным звонком в дверь.
А вчера во время очередного свидания адвокат сказал, что у обвинения не останется почти никаких реальных шансов, если настойчиво придерживаться версии, предложенной защитой, о том, что топорик, изъятый в качестве главного вещественного доказательства, тот самый топорик, на котором экспертиза обнаружила следы крови первой и третьей группы, он, Сажин, якобы случайно нашел в подъезде собственного дома как раз вечером накануне ареста и положил в свой портфель для того, чтобы утром отнести его в милицию.
При всей своей очевидной, ошеломляющей глупости подобная версия, по словам адвоката, в отсутствие иных веских и достоверных улик давала возможность поломать шаткое сомнительное обвинение, выдвинутое против Сажина. Во время свидания адвокат поинтересовался, что думает об этом сам
