– Ублюдок! Еще руки распускает, подонок… Не смей, не смей брать, это мое…
– Шлюха чертова! Паскуда! Да пошла ты!
Тяжелый дробный топот – на верхний этаж. На пятом, над головой Никиты, – злые сдавленные всхлипы: «Гад такой… ну, погоди у меня…»
Клацнула дверь. А затем с силой грохнула дверь и где-то на верхнем этаже. «Вишневская и Литейщиков бузят? – прикинул Никита. – Деньги, что ли, этот сутенер у нее отбирает?»
Он снова прислушался, но все было тихо. «Какая странная тишина в этом доме, – подумал Никита. – Как вата. И все звуки глохнут в ней, растворяются. Только вот наверху ветер свистит…»
Он медленно поднялся на один пролет к мусоропроводу. Вот тут все и было – Бортникова ударили здесь тем самым кухонным топориком. А за полтора месяца до этого во дворе за гаражами кто-то ударил таким же кухонным топориком семнадцатилетнего Багдасарова. Что может быть общего, кроме орудия нападения, между этими двумя такими разными фактами? Что вообще могло быть общего у начальника службы безопасности авиафирмы «Трансконтинент», на поверку оказавшегося вором и мошенником, с этим мальчишкой, обычным дворовым драчуном?
Что это за дело? И где его начало? Тут, на площадке, или там, во дворе? Ведь они со Свидерко на сто процентов были уверены, что в убийстве Бортникова имелся один-единственный мотив – корыстный. Но за что же тогда пострадал Багдасаров? За эту вот потасовку?
По заключению эксперта, телесные повреждения Багдасарову были нанесены в тот же вечер, примерно между восемью и девятью часами. Но драка закончилась гораздо раньше. Мальчишки разбежались и… И что же тогда получается? Что произошло с Багдасаровым потом?
Никита поднялся на пятый этаж. Из квартиры Вишневской не доносилось ни звука. Дверь сдвоенной квартиры под общим номером 15, принадлежащей, как и многое в этом доме, Тихим, была заперта.
Никита чуть помедлил, собираясь с духом, и храбро нажал кнопку звонка четырнадцатой квартиры. Собственно… что лукавить, за этим он и приехал сюда сегодня вечером. А все остальное, даже эти неуклюжие поиски свидетелей, было только предлогом…
Дверь открыла Катя – в махровом домашнем халатике, с распущенными волосами, без косметики. Лицо ее выражало тревогу и любопытство – кто это там за дверью в этот вечерний час?
Этого, конечно же, нельзя было делать. Это категорически запрещали все ведомственные специальные инструкции. И начальство свое и московское, узнай оно о такой вопиющей дешифровке негласного сотрудника, введенного в операцию, по головке бы за это не погладило. Но…
– Ты? – Катя даже отпрянула. – Ой… Что случилось? Опять?!
Он смотрел на нее. Как дурак, как немой болван. А ведь так хотелось сказать – ничего не случилось, просто я должен был тебя сегодня увидеть, обязательно увидеть, иначе…
Катя высунулась на площадку, схватила его за рукав куртки, с силой втащила в квартиру, захлопнула дверь.
– Ну? – Она, кажется, даже побледнела от волнения. – Что произошло?
– Ничего. Я тут свидетелей опрашивал. Гринцер и Сажина, – Никита не узнавал своего голоса – чужого, глупого. – Вот решил заглянуть. Не бойся, меня никто из твоих соседей не засек.
Катя молчала. Он не знал, что делать дальше. Опять он все испортил! Без приглашения прошел в комнату. На диване – пачка набивших оскомину оперативных снимков. И только один снимок лежит отдельно, точно его только что брали в руки и изучали.
– Это? – тихо спросил Никита, кивая на фото. – Оно самое?
– Да. – Катя подошла к нему.
– Метод исключения в действии? Работает?
– Работает. Надо только кое-что напоследок проверить. Я как раз собиралась тебе звонить, Никита.
– Зачем? – Он повернулся. Она была совсем рядом – только обнять. Плюнуть на все условности, не быть круглым закомплексованным дураком и болваном – обнять ее крепко-крепко, прижать к себе, такую родную, любимую, желанную, нежную…
– Мне завтра обязательно потребуется диктофон, – сказала Катя, отступая, уклоняясь от его близости. – И я… я просто хотела, чтобы ты мне его завтра утром привез.
Глава 25
Павлик
Сколько Павлик себя помнил, он всегда гулял во дворе один. Может быть, когда-то давно, когда он был еще совсем маленький и когда у них с мамой был папа, они гуляли с ним вместе, вдвоем. Но это случалось так редко, что порой Павлику казалось – все это ему просто приснилось.
Двор в доме, в котором раньше жил дедушка, а теперь жили они с мамой, Павлику сначала очень, очень не понравился, но потом, спустя какое-то время, показался вполне сносным. Во дворе было много снега, карусель, качели. По дорожке вышагивали важные черно-серые птицы, мама называла их вороны. Павлик раньше думал, что это орлы. Но мама сказала, что орлы в городе не живут. И каждый раз повторяла Павлику басню, которую он знал почти наизусть: «Вороне как-то бог послал кусочек сыра».
Про сыр все было ясно, ворон Павлик научился узнавать и совершенно не боялся. А вот с богом было как-то смутно. Однажды Павлик спросил маму про этого самого бога – что же это такое? И отчего он посылает воронам сыр? Мама задумалась и начала как-то путано объяснять сначала что-то про дедушку- волшебника, потом про Деда Мороза, потом про доброго Оле Лукойе из любимой Павликом сказки – невидимого, приходящего к детям только по ночам с двумя волшебными зонтами и ворохом разноцветных сказочных снов.
Павлик тогда был совсем маленький и глупый и принял все эти мамины рассказы за чистую монету. Особенно про разноцветные сны. Ему так хотелось попросить этого самого бога-волшебника показать ему во сне что-нибудь такое интересное, веселое, захватывающее, искрящееся красками – ну, может, мультик
