Москву сегодня вечером…
Глянул в зеркальце на Лизунова. Тот на заднем сиденье, словно нечаянно, от толчка машины, прижался к Гордеевой, поцеловав украдкой ее волосы. Никита вздохнул про себя: м-да, вот как люди оперативно, вот как! А ты тут как…
Гордеева заметила, что он смотрит, отодвинулась от пылкого и. о. начальника и заговорила о… похоронах. Что, мол, все вроде в порядке, устроилось. Никита вспомнил, какие слухи об этих похоронах гуляли по лагерю негласно. Что тело Железновой отправили ее родителям в Питер, что на похороны поехали Майя Арчиева и другие спасательницы, но что якобы мать Железновой категорически запретила Гордеевой приезжать на панихиду, потому что никогда не одобряла отношений дочери и ее «научного руководителя»…
Надо же, а Пылесосу на все это наплевать с высокой колокольни, размышлял Никита. Ишь, как он с ней нежно. Что ж, как это Катя говорила? «Влюбленные, безумцы и пииты из одного воображенья слиты».
А Гордеева продолжала говорить: непрекращающиеся дожди, мол, пока не позволяют продолжать работу в Съянах. Но как только погода улучшится, через день-другой, как грунт подсохнет, спуски возобновятся. Никто не ожидал, что июнь будет таким дождливым и холодным. Но ничего не поделаешь, климат…
В «Пчелу» приехали в начале одиннадцатого. Там уже было яблоку негде упасть. Молодежь веселилась вовсю. Чувствовалось по всеобщему оживлению, что снова наклевывается (к полуночи, попозже) какая-то вечеринка. Ну, теперь жди в этой дыре ряженых вампиров и маньячек с топором. А может, сама Луноликая заглянет на огонек, это местное пугало школьников.
Они заказали у стойки пива. Выпили. Заказали еще. Тут во втором зале заиграла музыка, медленный танец. И Гордеева, улыбаясь как русалка, увлекла Лизунова на танцпол.
Кто-то толкнул Никиту локтем, буркнув: привет, извини-подвинься. Никита обернулся. Шведов собственной персоной. Он был в джинсах цвета хаки, черной бандане и черной кожаной до колен куртке, промокшей от дождя. Он заказал себе пива.
– Ба, какие люди и здесь, – усмехнулся он. – Темное пьешь? Я тоже темное люблю, бархатное. – Он заметил среди танцующих Гордееву. – Ой, и Алиночка здесь. С вами, что ли? А, с этим… Между прочим, я ей это место показал. Как в мае сюда приехали, все ныли с Женькой – отдохнуть негде, расслабиться по- человечески. Алька выпить никогда не дура. Всегда сама за себя платит – это принцип у нее такой. Феминистка! Что ж, бабки есть. Олег наш вещий неплохо платит.
– Тебе меньше, что ли? Обделяет? – поинтересовался Никита.
– Ну, я не жалуюсь, – Швед пьяно хмыкнул. И Никита увидел, что он уже сильно навеселе. Где-то успел заправиться до «Пчелы». – А если еще эта канитель с поисками продлится, может, к осени и тачку себе поменяю. У меня гниль, батин еще «жигуль» – железка ржавая. – Он пил пиво, следя за танцующими. – Быстро утешилась феминистка наша, – сказал он чуть погодя. – А ты на меня еще тогда собак спустил, помнишь? Я ж говорил: ба-бье. А фантазий-то, спеси… Интересно, на кой Альке этот олух милицейский сдался? Явно для чего-то потребовался. Она ведь такая, ничего просто так не делает. Мужиков не любит. А уж если обаянием брать начинает, то… Ко мне она тоже вот так сначала шары начала подкатывать. Я потом только смекнул, что ей от меня нужно. Чтоб я с Ларсеном ее свел. Спел такой есть известный, крутой мужик и с деньгами. Швед. Мы с ним… – Швед усмехнулся. – Откуда у меня прозвище-то, сечешь? Так вот мы с ним в Каповой пещере работали, я у них проводником по контракту служил. Эти шведы от нашего Урала просто тащились. Ну и Алька хотела… О чем это я? А, так вот… И от мента ей тоже что-то наверняка нужно. Просто так не стала бы, нет, уж я ее знаю… Так что намекни коллеге, пусть уши-то под Алькину лапшу не подставляет.
– Сам намекни, – сказал Никита. – Рискни. – А сам подумал, какой занятный выходит разговор у него с человеком, которого они только трое суток назад хотели посадить за потерянный нож.
– Да мне вообще плевать. Пусть. Ты в бильярд играешь? – Швед улыбнулся. – Айда соорудим пирамидку. Я плачу.
– На тачку же хотел копить, – сказал Колосов.
Но в бильярд они со Шведом играть все же пошли. В третий зал, где тоже было многолюдно, накурено и где красовались четыре стола зеленого сукна. Швед играл очень даже средне. А горячился сверх всякой меры. Скинул куртку, забросив ее на вешалку-пилот. Никита засмотрелся на черную, блестящую от дождя кожу. Черная куртка, черный плащ… Швед, кажется, был соседом Мальцевых…
– Не отвлекайся. – Швед тер мелом кий. – Паука, что ли, рассматриваешь?
Паук над стойкой бара и правда был страхолюдный. Никита удивился: кому пришла героиновая мысль украсить бар такой дрянью?
Они начали уже третью партию. Оплаченный час истекал. Подошли разгоряченно-сплоченные танцами Лизунов и Гордеева. Колосов отметил, что Алина словно и не заметила Шведа.
– Явился, не запылился, – шепнул на ухо Никите Лизунов. Он был уже слегка под градусом. Глаза у него возбужденно блестели. – Явился пай-мальчик из банка. Второй столик справа. Новосельский и девчушка с ним, кажется, несовершеннолетка. Пьяненькая в дым. Здесь побеседуем или в отдел возьмем, испортим пай-мальчику вечер?
– Ты с Алиной оставайся. Я сам с ним. – Никита загнал последний шар в лузу. – Ты потом куда думаешь?
Лизунов улыбнулся. Улыбка означала: не волнуйся, чтобы у меня да места не оказалось, где можно с любимой женщиной красиво отдохнуть?
– Пожестче с ним, – напутствовал он Никиту. – Я, правда, так и не въехал – чего ты его вдруг передопрашивать решил, но за то, что он по повестке не явился, когда его розыск вызывает, уши щенку оборвать мало.
Никита вернулся к стойке и заказал еще пива. Второй крайний столик справа был занят парочкой. Стриженная под мальчишку молоденькая девчушка в мешковатых брюках и прозрачной кофточке курила сигарету и, захлебываясь от пьяного смеха, рассказывала что-то своему спутнику – очень молодому и очень красивому блондину. Парень был яркий, как мухомор. Никита заметил, как пялилась на Новосельского женская половина тусовки «Пчелы».
Он вразвалку приблизился к их столику:
