– А кто это?
– Не встречались, так… А позапрошлой ночью были здесь, в лагере?
– А он вас разве об этом не проинформировал? – спросила Гордеева с непередаваемой интонацией, где трудно сказать, чего было больше – сарказма, горечи, яда, печали или раненого женского самолюбия. – Неужели умолчал?
– Он… Лизунов хочет знать, куда вы делись утром из палатки? Где были с четырех до пяти утра?
Кате показалось по ее глазам – она вот-вот пошлет ее куда подальше (что, в принципе, и следовало ожидать), однако…
– Послушайте, ну послушайте, Катя. – Гордеева смотрела на нее сквозь сигаретный дым. И Кате отчего- то стало неловко – ей вспомнилось, что так, почти так Гордеева некогда смотрела на Женю Железнову. – Послушайте, что я вам сейчас скажу. Эти ваши дурацкие, наглые, нелепые вопросы… Вы хоть понимаете, что сейчас выглядите круглой идиоткой? Не понимаете? Давайте начистоту, иначе вообще прекратим этот разговор.
– Хорошо, начистоту, Алина Борисовна.
– Тогда объясните мне толком, что стряслось? Почему об этом меня спрашиваете вы? Почему… почему он сам не пришел?
Катя секунду колебалась. В душе она была против того, чтобы рассказывать Гордеевой об улике, которая поразила Лизунова как гром среди ясного неба. По логике вещей, ради интересов дела пока с афишированием этой любопытной улики следовало повременить. Но они же сами ее послали к Гордеевой! Сами сказали – спроси ее! И Катя начала злиться. «Пусть бы шел сам и разбирался, – думала она. – А то, как что, все из себя великих сыщиков корчат, слова путного от них никогда не добьешься, секретность все соблюдают. А когда у них все прахом идет, сразу про секретность забывают и заставляют тебя одну всю эту кашу расхлебывать!»
– Антон Новосельский, о котором я спрашивала, утром в субботу между четырьмя и пятью часами был убит в своей машине у гольф-клуба, – произнесла Катя, медленно подбирая слова.
– О новом убийстве мы все здесь уже слышали.
– А что же тогда прикидываетесь, что не знаете, кто это? – Катя повысила голос. – Он же в «Пчеле» тогда был, и они с Колосовым там едва не подрались на ваших глазах. А на месте его убийства вещичку одну нашли вашу, Алина Борисовна, по наследству к вам перешедшую от Жени Железновой.
– Какую вещичку? – Гордеева напряженно смотрела на Катю. – Что вы еще городите?!
– Вот такую вещичку, – Катя по-хозяйски потянулась к изголовью спального мешка и извлекла ящичек с ароматерапией. – Тут «вербены» не хватает, можете сами убедиться. Этот пузырек и нашли на месте убийства.
Гордеева быстро раскрыла ящичек.
– Точно, нет «вербены», – она посмотрела на Катю. – Вы… серьезно?
– Лизунов этот пузырек при осмотре сам нашел возле машины Новосельского.
Щеки Гордеевой покрылись румянцем. Она вставила в рот новую сигарету. Чиркнула спичкой, прикуривая. Спичка сломалась.
– Трус, – сказала она. – Трус, трус… Щенок. Сопляк. Сам, значит, спросить не мог, вас подослал…
– Он не трус. Он переживает, – сказала Катя. – Хотя, если честно, я с вами согласна: есть случаи, когда они… они просто обязаны вести себя по-мужски. А не по-страусиному. Но это… в общем, что об этом говорить? Я вас сама спрашиваю: как эта ваша вещь могла очутиться на месте убийства?
Гордеева прикурила.
– Я не знаю, – сказала она. – Я к ящику не прикасалась со времени ее смерти… Со смерти Жени. Или нет… Вы же ему сейчас все перескажете, посыльный, – она усмехнулась. – А он меня снова за руку поймает. Один пузырек отсюда я использовала. Тогда, ночью. «Иланг-иланг».
Катя помолчала, потом кивнула. Ясно. Объяснять, для чего «иланг», не надо. Сама в китайском магазине как-то для «драгоценного В.А.» приобрести хотела, соблазнившись словечком на этикетке «афродизиак».
– Кто-то мог взять «вербену»? – спросила она после паузы. – Кто заходил к вам в палатку?
– Да все, все мои. – Гордеева смотрела на Катю. – Вы же видите, как мы тут живем. И он, он же сам тут был. Спал со мной!
«Этого еще не хватало, – испугалась Катя. – Она сейчас возьмет и заявит, что пузырек мог взять сам Лизунов и подбросить на место убийства. И мы вконец тут запутаемся. А если еще и проверяющий по кляузе из прокуратуры нагрянет, то…»
– Куда вы делись утром, Алина? – спросила она. – Ну, что у вас с ним произошло? Вы поругались?
– Мы не ругались, – Гордеева криво усмехнулась. – Не до слов вообще как-то было нам… А ушла я, потому что ушла. Чтоб хозяином себя не чувствовал, не торжествовал. Ненавижу это. Ненавижу это в них – как они утром от тебя начинают собираться, как шарят, ищут свои носки, ботинки, насвистывают что-то фальшиво с чувством выполненного… И при этом вид еще делают, что ты им чем-то обязана, что ты что-то ненужное уже, что-то использованное, бросовый товар…
Катя молчала. А что было говорить, когда, по меткому выражению «драгоценного В.А.», здесь все так было в корне запущено?
– Где же вы были, Алина? – спросила она тихо. – Извините, что так наглею, но речь-то у нас идет о серьезных вещах. Об убийстве.
– Меня что, уже подозревают?
– Где вы были утром?
