Белогуров промолчал. Егор истолковал его глухое молчание так, как ему хотелось.
Около половины восьмого вечера Белогуров приехал на Ново-Басманную. Якин уже поджидал его: навеселе, красный как рак, оживленный, разговорчивый. Зажег свет по всей огромной квартире. Белогуров мельком глянул на фреску, которую видел уже не раз. Сухов и Верещагин с гранеными стаканами в руках, Мэрилин – сплошная фарфоровая улыбка, ее благородие госпожа Удача и этот микеланджеловский «Ошарашенный» из «Страшного суда».
Белогуров смотрел на фреску со всевозрастающим раздражением: что тут намешано-намалевано! Сплошной дешевый кич. «Ошарашенный», что произвел на него в прошлый раз такое сильное впечатление, когда нервы были на пределе, теперь казался чуть ли не уродливым, пошлым, вульгарным. Мазила Якин просто дурно скопировал великого итальянца. И вообще, Якин – обычный алкаш, хам, бродяга и конъюнктурщик. И его никто не будет искать всерьез.
– Принимай работу, хозяин, – Якин дохнул на Белогурова вчерашним перегаром. – Как в казино на Горбушке теперь тут. У них там тоже все стенки расписаны – сплошной садомазохизм в натуре. Когда будете в этой своей хатке тусовки-приемы собирать – не позволяйте гостям сигаретами тыкать. А то некоторые любят, опять же в казино. Потом платят, но… И кресло близко не подвигайте. А то штукатурка начнет осыпаться.
– Ты вроде и не рад, что так украсил мне квартирку. – Белогуров сел на рулон коврового покрытия.
– А что радоваться-то? С жиру вы беситесь, господа. Такая хата, мать честная. Такие бабки!
– Ты ж говорил, что от такой не смог бы отказаться.
– А, да что там! – Якин тяжело плюхнулся рядом. – Раскулачивать вас давно пора, акул, вот что. К осени поглядим. Учтите, Иван Григорич, большие дела грядут, большие перемены. С вас первого тогда и начну, когда у вас тут, в вашей Москве задрипанной, все по швам треснет.
Белогуров смотрел на него: «К осени поглядим…» Он еще планы, ублюдок, строит… Он испытал странное ощущение: разговор с жертвой начинал забавлять его. Так кот играет с мышью в последнюю игру.
– А что же на сей счет сказал великий барбудос генерал Че?
– Он не носил бороды. Точнее, носил, когда был в партизанах. Не путайте с Фиделем. Тот уже успел – продался. Папе Римскому, что ли… А Че был как алмаз – блистательный, твердый, несгибаемый, – Якин рубанул рукой воздух. – Если б не та цэрэушная гнида Родригес, он бы всем показал, что такое Пятый, и последний, интернационал!
– Я читал мемуары Родригеса. Шпион он был. Обычный шпион, Гриша, продажная шкура. Но там у него в конце место есть обалденное: когда они везли труп Че Гевары на вертолете, Родригес все не мог поверить, что операция кончена и перед ним – труп. Он взял на память его трубку. Че Гевара вроде сам подарил ее ему на память.
– Суки они, суки американские, – Якин мотнул головой. Хвост золотисто-русых волос, стянутых на затылке резинкой, хлестнул по плечам. – Че хотел, чтобы не было голодных, – только и всего. А они убили его, суки.
– Они всегда были и будут, голодные. И недовольные тоже.
– Да с такими, как вы, зажравшимися буржуями, конечно. Еще и не того дождемся. – Якин хмыкнул, а потом спросил деловито: – Вы деньги привезли?
– Не-а. Я к тебе с Крымского еду. Там сегодня аукцион. Гниды, как ты метко выразился, по кредиткам расчеты не принимают в связи с кризисом. Деньги у меня дома. Сейчас Егор позвонит – и поедем. Посидим как люди, поспорим-подискутируем. Егор ящик виски еще по старой цене в одной круглосуточной лавчонке отхватил, так что… живем сегодня.
Якин заметно смягчился. Но все же не удержался, чтобы не поддеть:
– Что, и выпить не с кем стало? Дожили, Иван Григорич. Тошнит вас от этих морд?
– Мне с тобой выпить охота. Компания теплая, – Белогуров улыбнулся. – Ты человек занятный – острый как бритва. А режешь не больно.
– Это я к вам хорошо отношусь! Жаль мне вас, губите вы себя, Иван Григорич. Такую жизнь ведете – разве она для такого человека, как вы? У вас же совесть есть. Бросьте, не по вас это все.
– Что? – спросил Белогуров.
– Да эта вот хренотень. И холуя этого вашего, Егора, – гоните вы его в шею! Тоже мне роза-мимоза…
Тут у Белогурова сработала «сотка» – Егор отвез Лекс и уже ждал их на машине внизу.
– Ну, пошли, Гриша, – Белогуров положил руку на плечо Якина. И испытал при этом почти такое же острое сладострастно-мучительное ощущение, как и утром, когда Лекс ласкала его грубо и исступленно. И снова пришло предчувствие катастрофы. Но страха уже не было. Все вниз и вниз, все быстрее и быстрее, как камень, летящий с горы… Вдребезги бы, в пыль, в прах! ВСЕ РАВНО УЖЕ НИЧЕГО ИЗМЕНИТЬ НЕЛЬЗЯ.
Он смотрел на затылок Якина: густые светлые волосы, сильная шея, чистая крепкая кожа. Красный только он, как рак, с перепоя. Станет бледным. Женька постарается. А не станет – скажем, пигмент такой специфический от загара в тропиках. Феликс – счастливый ублюдок – останется доволен и этой игрушкой… если только не подохнет на операционном столе.
До Гранатового переулка добрались быстро. Егор включил в машине магнитолу. Крутой Гарик давал жизни со своим «я милого узнаю па па-паходке!». Якин в такт музыке пристукивал по колену ладонью. Когда дошли до «ба-атиночки он носит «Нариман», даже подпел сипло. Белогуров смотрел на вечернюю Москву – и не видел ее.
В доме были погашены все огни. Егор открыл дверь, зажег свет в холле.
– Сначала дело, – Белогуров пригласил Якина в кабинет, достал из ящика стола пачку денег, перетянутую резинкой. Якин удовлетворенно хмыкнул, сунул пачку в карман потрескавшейся от старости кожаной куртки-пилотки.
