– Нет, он. Киселев.
Катя села боком на подоконник – по асфальту под окном прыгали воробьи. Говорили друг другу дерзости – чирик, чирик. Тюкали слабых клювиками в башку – не лезь, козявка, куда не просят.
«Он, Киселев» было произнесено таким тоном… Все последнее время Марьяна упоминала о своем бывшем муже то с яростью, то с горьким презрением, то с ядовитым сарказмом. И вот – нате вам.
– И что? – Катя светилась любопытством. – Что он от тебя хотел?
– Ничего, – Марьяна пожала плечами. – Позвонил, и все.
– Про алименты спрашивал?
– Нет.
– А ты что же?
– Я ему сказала, – вид у Марьяны, потонувшей в сигаретном дыму, был отрешенный, как у курильщика опиума. – Я сказала: еще раз мне позвонишь – сломаю тебе все. Всю твою новую семейную жизнь. Лучше оставь меня в покое.
– И как бы ты, интересно, сломала ему его семейную жизнь?
– Есть много способов.
– Ну, например?
– Не знаю. Много. Можно придумать, – Марьяна покачала головой, словно отгоняя от себя что-то. Потом, сосредоточившись, прочла заключение экспертизы. – Ну, этого и следовало ожидать, – сказала она после паузы. – Гильзы – это всего лишь только гильзы. Увы.
– А я думала, нам экспертиза что-то прояснит, – Катя осторожно закинула удочку. – Допрос Мамонтова напрашивался.
– У этого болвана пистолета не изъяли. К сожалению, но… – Марьяна взглянула на часы. – Двенадцать всего. В больнице уже кончился обход, а посетителей к больным пока не пускают. Самое время нам навестить другого болвана, раненого.
– Олега Буркина? – спросила Катя. – Но…
– Газовый переделок девятого калибра найден у него, а не у твоего разлюбезного Мамонтова, – сказала Марьяна. – И, несмотря на свое беспардонное вранье, он все еще фигурант. Я ему еще обвинение в хранении и ношении оружия предъявлю. А он как думал? Сам погибай – товарища выручай. Выручил, ладно. Бейте в литавры. Вот сейчас мы проверим цену их взаимовыручки.
– С ним поосторожнее надо, он больной, – предупредила Катя.
– Ничего, сейчас у нас соколом с койки взовьется. – Темные глаза Марьяны, только минуту назад подернутые туманом печали, сверкнули огоньком. – Ты только, Катя, в наш с ним разговор не вмешивайся.
Больница в Щеголеве была самой обычной районной больницей. Такие больницы больные не любят. А врачи терпят скрепя сердце – куда же деваться, когда иного не дано, а путь, осененный клятвой Гиппократа, выбран?
Лестницу на второй этаж, где располагалось отделение травматологии, кряхтя, мыл раствором карболки усатый нянь – нескладный великовозрастный альтернативщик. Буркин обнаружился в четвертой палате. Палата была на шестерых. И все шестеро, включая двух лежачих, резались в карты. Из радиоприемника на подоконнике голосом Гарика Сукачева доносилось раскатисто: «Чуть помедленнее, кони, чуть поме-длен- нее!!» И увечный отбивал в такт по одеялу закованной в гипс рукой.
Олег Буркин возлежал на высоко приподнятой подушке.
– Дама бубен…
– Филиппыч, у тебя очки скока плюс? У нас щас козыри – крести.
– Эх, если б не перелом, браты… Моя женщина меня б в ресторан сегодня повела. Пятница ж. Мы по пятницам всегда с ней, бывало, – в ресторан. Везде я был – в «Праге» был, в «Белом солнце» – был…
Олег Буркин хлестко покрыл козырной шестеркой чужого туза – и увидел вошедших Катю и Марьяну. Надо отдать должное его зрительной памяти – узнал он их мгновенно.
– А, – протянул он. – Это нас арестовывать пришли? Отцы! Гляньте-ка, а нас арестовывать пришли, вязать. Ну, я ж вам рассказывал эту историю.
«Отцы-сопалатники (все они были старше Буркина) все как один повернули головы. Игра оборвалась. Ходячие, как вороны, расселись по своим койкам. Лежачие заворочались. Катя почувствовала на себе пять пар любопытных глаз. Только Буркин один из всех созерцал их безмятежно, философски. «Эх, меня пушинкой ураган сметет с ладони!» – лилось из радиоприемника.
– Ну, здравствуй, Олег. Что, вижу готов, созрел, – Марьяна пересекла палату. – Созрел, да? Осознал ситуацию?
Буркин нахмурил свои белесые брови.
– Что ж, – сказал он, – что я, пацан, что ли? Знал – просто так вы не отвяжетесь.
Марьяна тихим ангелом села у его изголовья.
– Конечно, не отвяжемся, – сказала она.
Катя села на стул у кровати.
– Как ваша нога, Олег? – спросила она. – Болит?
– Заживает, – Буркин хотел было сесть.
