– Да так, для общего умственного развития. Нет, ты гляди, какие финты он перед ней откалывает!
Илья виртуозно развернул велосипед, подъехал к самому краю лестницы, снова сделал пируэт – аж подпрыгнул, звякая никелированными прибамбасами.
– Эй, осторожнее! – крикнул ему Кравченко. – Вниз не сорвись, тут опасно!
Лучше бы он молчал. Илья глянул на них, на Машу. Его горный велосипед балансировал на самом краю крутой лестницы – почти отвесной, по которой и спускаться-то обычным способом – голова закружится. Внезапно, все так же молча, он толкнул свою сверкающую двухколесную машину вперед. На мгновение велосипед завис в воздухе над верхней ступенькой, а затем… Это было похоже на прыжок с трамплина: велосипед со своим безрассудным седоком не покатился по ступенькам, а с грохотом и звоном сверзился вниз – рухнул… нет-нет, не разбился, а приземлился вполне благополучно на середину лестницы, проскочив в рискованном прыжке более двадцати каменных ступенек.
– Илюшка, ты что?! – не своим голосом и так запоздало крикнула Маша.
Но все уже было позади – этот прыжок, почти полет над пропастью, риск. Илья покатил по ступенькам вниз. Маша бросилась за ним. На крохотной каменной площадке, едва не перевалившись через низкую ограду, велосипед и седок остановились – Илье пришлось снова описать крутой пируэт и подошвами кроссовок упереться в каменные плиты.
– Рехнулся совсем, да? А если бы ты тоже разбился? Не делай больше так никогда! Никогда при мне, слышишь, ты? – истерически кричала Маша.
Внезапно плечи ее затряслись, и она начала плакать – безутешно и горько. На лице Ильи, только что буквально пламеневшем отчаянным победным торжеством, воцарились испуг и растерянность. Он что-то забормотал, стараясь успокоить девушку. Тронул ее за плечо. Но она оттолкнула его. «Урод несчастный! – донеслось до Кравченко с Мещерским. – Отстань ты от меня. Не смей за мной больше таскаться!»
– Эх, промахнулся парнишка. Хотел погеройствовать, а девчонка-то сдрейфила. – Кравченко смотрел, как Илья, волоча свой велик, понуро плетется по замковому двору. Вот его неуклюжая квадратная фигура скрылась в пестрой толпе туристов.
– Она ж старше его. Он для нее сейчас как бы не существует, мал, – вздохнул Мещерский. – Да и горе у нее какое, тут уж не до…
Он не успел закончить – к ним чуть ли не бегом направлялся один из охранников с телефоном в руках.
– Вот вы где, насилу вас нашел. Вам звонят.
Кравченко взял трубку, уверенный, что звонит ему его босс Чугунов – больше-то кому? Но голос в трубке был другой.
– Да? Кто? Вы? – Кравченко был крайне удивлен. – Ладно, хорошо, конечно, если надо, мы спустимся.
– Кто звонит? – спросил Мещерский.
– Шерлинг.
– Шерлинг? Он же в город уехал в прокуратуру.
– Из города и звонит. Вот рандеву нам с тобой назначил. – Кравченко положил телефон на шезлонг. – Причем не здесь. Просит, чтобы мы спустились вниз. Он встретится с нами на ярмарке.
– К чему такая конспирация?
– Уж и не знаю.
– Может быть, у него какая-то новая информация по убийству жены? – встрепенулся Мещерский. – Нам что, прямо сейчас спускаться?
– Он сказал, что будет где-то через полчаса.
– Значит, он не в городе, из города так быстро не доедешь. Наверное, катит назад и с дороги звонит. – Мещерский дернул Кравченко за рукав. – Пойдем, заодно вблизи и ярмарку увидим.
Они быстро спустились. Смешались с толпой туристов и никем не замеченные вышли за ворота.
Автобусы, автобусы, пыль, солнцепек. Здесь, внизу, было словно на несколько градусов жарче. Ни дуновения ветерка. Из открытых дверей экскурсионных автобусов – обрывки музыки. А издалека уже доносится и живая музыка – визгливые голоса скрипок, дребезжащие удары бубнов, барабанная дробь. Из оранжевого пикапа, лихо притормозившего у обочины, на глазах Кравченко и Мещерского вывалились музыканты в национальных костюмах – в ярких расшитых жилетах, в шляпах с петушиными перьями. Они дудели в унисон то ли на пастушеских свирелях, то ли на сопелках, подыгрывали на гармошке – пьяные были, веселые.
Это и стало первым впечатлением Мещерского от Нивецкой ярмарки вблизи. А потом они с Кравченко увидели еще машины и автобусы. Увидели апельсиновый шатер сцены, толпу молодежи. Увидели палатки, деревянные столы, торговые ряды, заваленные капустой, огурцами, помидорами, белоснежной гуцульской брынзой, бордовой черешней. Увидели пару буланых и пару гнедых, запряженных в повозку, украшенную разноцветными лентами, увидели черный джип и древний зеленый «Запорожец», из багажника которого торговали самодельной керамикой – глиняными чарками, кувшинами, «петухами»-шкаликами для горилки, увесистыми кружками, которыми убить можно, мисками для вареников, чугунками для мамалыги и прочей посудой.
Увидели они и походные кузни, оборудованные, налаженные по старинке, чинных неторопливых кузнецов. Увидели серых волов – ну, прямо как на картинке по Гоголю про Сорочинскую ярмарку, свиные окорока, горой выложенные на новенькие струганые прилавки, загорелых мужиков, торгующих салом, стиральным порошком, зубной пастой и памперсами, чернобровых красавиц в лентах и вышитых передниках, приглашающих посетить ярмарочное походное «казино». И всего такого разного – фольклорного и нефольклорного, привычного и необычного, забавного и коммерческого, сто тысяч раз прежде виденного и не виденного никогда и нигде – было столько вокруг, что просто глаза разбегались! И сосредоточиться было невозможно. И выпить хотелось среди всего этого разгула и веселья ужасно – от полноты чувств. А как раз тут и там гостеприимно раскинули свои полосатые навесы ярмарочные шинки и пивнухи, где за столиками уже клубилась совсем уж не коммерческая неместная публика – те самые, встреченные в «Карпатской
