фактами связь. Это был словно знаковый символ того рокового вечера. Но был у 5 января и другой знаковый символ. И для семьи, этой семьи, Никита, он был, пожалуй, тогда самым главным. День этот для Салютова был не только днем допроса в Генпрокуратуре, но и сороковинами со дня гибели сына. Это наш с тобой первый факт, точка отсчета. Факт второй: именно в этот траурный для семьи день, как ты уже говорил Марине Львовне, известие о том, что в казино, где собралась вся семья Салютовых, якобы кто-то
– Был еще и третий факт, Катя, – сказал Колосов быстро, – показания швейцара Пескова о том, что в туалет в вестибюле заходили…
– Нет, подожди. С этими показаниями ты погоди. В моем списке как раз это один из самых последних финальных фактов. Четвертый же факт, Никита, который я выделила особо, вот какой: для убийства Эгле Таураге убийце отчего-то потребовалось очень сильно усложнить себе задачу. Ему нужен был именно заметный темный «БМВ», так напоминающий всем в «Красном маке», а особенно Салютову машину его погибшего сына…
Никита молчал. Потом сказал:
– Ну хорошо… Ладно… Факты. А почему ты советуешь пока не торопиться с вызовом Сокольникова? И… с их допросами?
– Потому что допросы сейчас, сколько бы их ни проводили, ничего больше не добавят, – тихо ответила Катя. – Для объяснения этого есть еще пятый факт: сотовый телефон, по которому в последнее время некто даже не хотел отвечать, перекладывая эту обязанность на своего товарища… Никита, мне кажется, сейчас нужен не допрос, а разговор. Им давно пора поговорить друг с другом. А наша роль пусть сведется только к… Короче, у вас же есть специально оборудованные кабинеты с прослушиванием. Если это возможно устроить, пусть они поговорят. Без нас, без прокуратуры… Или хотя бы сделают попытку.
Катя умолкла. Что же ответит он?
– Ну хорошо, – сказал наконец Никита. – Может, ты и права. Я согласен. Давай проведем эксперимент. Только… и он должен согласиться.
– Филипп? – быстро и недоверчиво спросила Катя.
Никита покачал головой:
– Отец.
Валерий Викторович Салютов сидел на стуле в кабинете, куда его привели и оставили под охраной юного сержанта в форме. В кабинете было жарко. Форточка задраена, окно забрано решеткой. Салютов снял пальто, аккуратно повесил его на спинку соседнего стула, расстегнул пиджак, ослабил галстук. Он сидел и ждал, что же будет дальше. Ждал чисто по инерции. В принципе это было уже совсем не важно.
В кабинет вошел Колосов. Салютов тяжело поднялся.
– Мы проведем экспертизу изъятого у вас пистолета, Валерий Викторович, – сказал он, – и гильз, найденных на двенадцатом километре на месте убийства Легионера-Дьякова. Но это не единственное доказательство. Вы сами слышали, какие показания на вас дает ваш сын.
Салютов смотрел на Колосова. Смотрел на этого майора из розыска, а видел перед собой… Легионера. Они были чем-то неуловимо похожи друг на друга чисто внешне… Может, это сходство создавала их молодость? Молодость – печать, исчезающая с годами… Он вдруг ясно вспомнил, как Китаев в машине со всего размаха ударил Легионера кулаком в лицо, разбив ему губы в кровь… Китаев тогда почти осатанел от ярости и жажды мести. А он, Салютов? Ведь он тогда действительно искренне хотел покончить со всем этим разом – всего-то один выстрел… Пистолет уже был у его виска. И все было бы давно кончено, если бы не этот дикий, истошный вопль Китаева, его увещевания, мольбы, а затем полупьяная страстная речь, эта его убедительная, обличительная, дышащая гневом
Китаев тогда сказал, что дал милиции ложный след – намеренно дал. И что Легионера они по этому липовому адресу никогда не найдут. Что это их кровное дело – месть. И что он сам, сам разберется с «кротом» – своими руками разорвет его, суку, пополам… Прямо сейчас, не теряя ни минуты, поедет, вытащит из квартиры и замочит. Рассчитается за все!
Нет, верный Глеб не звал его с собой. Он все брал на себя. Но Салютов поехал с ним. Ведь эта сказка про «крота»-Легионера, которой он в тот момент так исступленно старался поверить, эта китаевская небылица, спасавшая от страшного осознания того, что
Тогда из своей машины по пути в Москву он позвонил по номеру телефона сына, по тому номеру, по которому сам не звонил давно, поручая это Китаеву. И услышал чужой голос – голос человека, которому они ехали мстить. Он сказал ему, что давно уже хотел поговорить с ним о сыне, поведение и образ жизни которого давно его тревожат. Он сказал Легионеру, что им надо встретиться прямо сейчас и поговорить о Филиппе, может быть, они найдут взаимопонимание. Судя по голосу, каким Легионер ему отвечал, он был явно польщен. И, конечно, согласился встретиться. Салютов в конце попросил его, чтобы он… ничего пока не говорил Филиппу.
Они взяли его прямо от подъезда дома на Пятницкой. Он сам сел в их машину. А там Китаев сразу ударил его по голове, оглушил и связал ему руки веревкой. Уже на Рублевке, когда они, лихорадочно торопясь, вытаскивали его на снег, Легионер пришел в себя. Пытался что-то сказать, выкрикнуть что-то разбитыми губами. Наверное, что-то в свое оправдание или же… Но он, Салютов, не дал ему этой возможности – дважды выстрелил из «макарова». Выстрелил, испугавшись, что услышит сейчас то, что разом нарушит этот мираж, в который он только что почти поверил. Заставил себя поверить!
И вот все равно ничего не вышло.
– Валерий Викторович, что с вами? Вам плохо?
Салютов поднял голову. О чем он, этот майор? Что ему нужно еще? Ведь он только что говорил о…
– Вы сами слышали, какие показания дает ваш сын, обвиняя вас в убийстве, – повторил Никита. – Не скрою, для нас это совершенно неожиданный поворот дела. Но, кроме убитого вами и Китаевым Дьякова, убиты еще трое. И эти убийства совершили не вы, Валерий Викторович…
Салютов ждал, что он скажет дальше. Что добавит, чем закончит эту свою фразу…
