И все это знают, вся наша семейка. Игорь покончил с собой из-за тебя. Слышишь, ты? – кричал Филипп. И речь его снова напоминала штопор, из которого уже нет выхода. – Она все ему рассказала тогда, эта твоя развратная шлюха! Она во всем ему призналась, сорвала зло на нем, моем брате, своем муже… Сорвала зло, когда ты ее бросил, переключившись на эту потаскушку Эгле! Ты слышишь меня? Она все рассказала Игорю! И он звонил мне из машины. Сказал, что… что его жена Марина только что призналась ему, что он никакой ей не муж, что единственный человек, кого она любила и любит, – ты. Что ты сделал, отец? Что ты сделал с моим братом? Что ты сделал с нами? Со мной? Игорь мне звонил тогда из машины… Он сказал, что не может, не хочет жить в такой лжи… Я пытался его остановить, спасти, но… Что ты смотришь на меня, отец? Ты не знал этого, да? Я разговаривал с братом за пять минут до того, как он направил машину на тот столб, а ты… Я ненавижу тебя! И ты мне говоришь, что я убийца, а кто ты, отец? Ты говоришь, я разрушил все, что ты создал для нас… Да я хотел… я хотел, чтобы все это сгорело! Провалилось бы в ад вместе с тобой!
Что-то грохнуло там, за этим непроницаемым занавесом – возможно, упал отброшенный стул. Колосов сдернул наушники, быстро вышел. Катя напряженно ждала. Минута, вторая… звук шагов в наушниках, громкие голоса – конвой. Видимо, Никита понял, что настал момент их разнять, иначе… Чья-то резкая команда: «Пройдемте! Я сказал, пройдемте со мной, молодой человек!» Хриплый протестующий вопль… тишина.
Потом она услышала голос Никиты. И поняла, что Филиппа вывели в коридор. Салютов и Колосов одни.
– Валерий Викторович, это правда, что он сказал? О вас и Марине Львовне?
Катя не видела Салютова в этот момент, не могла видеть. Никита, стоявший против хозяина «Красного мака», лицо его видел, однако… Иногда лица превращаются в каменные маски.
Салютов слышал вопрос. Но что он мог ответить этому милиционеру, мнящему себя великим сыщиком и уже, наверное, в мыслях пожинающему лавры победителя? Что он мог ему сказать? Как мог объяснить, чтобы он понял, этот чужой, посторонний человек, что же произошло в их семье? Что действительно произошло с ним, с его старшим сыном Игорем, с его младшим сыном Филиппом и с ней, Мариной…
Ведь он, Салютов, не хотел этого. Он пытался, видит бог, пытался не хотеть, но…
Что он мог? Когда молодая жена его старшего сына вошла в их дом, он, Салютов, перестал сам себя узнавать. Он стал другим! С ним что-то случилось! А она, Марина, все видела, все понимала… Она была женщина. Настоящая женщина – красивая, юная, властная, очень… красивая, очень… И она знала, что ей нужно от жизни. Она сама сделала первый шаг. И второй тоже. И третий. Она предпочла его Игорю. И что скрывать, были мгновения, когда он, Салютов, в душе даже гордился этим ее выбором… Но разве чувства наши в нашей власти? И как объяснить все это сейчас этому милиционеру, задающему свои вопросы? Как объяснить это сыну, ослепшему от ненависти и ненавистью же превращенному в убийцу, в разрушителя?
Ведь он, Салютов, пытался, не один раз пытался положить всему этому конец! Когда опьянение страсти проходило, он пытался разорвать их отношения, вернуть все на круги своя, но она, Марина… Она ничего не слушала. Ни о чем не думала, ничего не боялась. Она жила, как живут только в молодости, – без страха, без угрызений совести, без оглядки на завтрашний день. Любила ли она его? Он, Салютов, порой думал, что да: вот это и есть настоящая любовь, сметающая все преграды. А порой просто не мог об этом думать, потому что в глазах темнело.
А она… она сказала ему, что беременна. Ждет его ребенка, не Игоря… А потом родился Валерка. Его третий, самый младший сын…
Он пытался, сколько же раз он пытался разорвать все – разом, как отрубить! Но она яростно боролась. Она сопротивлялась. У нее было столько силы, раз она сумела подарить их семье таких детей – внука и еще одного сына… И тот день, ее день рождения, на который он так и не приехал, прикрывшись словно щитом Эгле, тот ноябрьский день, когда он не приехал, хотя она, Марина, оборвала ему все телефоны, стал для нее последней каплей. Днем ее гнева. Господи, она же ревновала его! И из ревности, в ярости, в запальчивости во всем призналась мужу – его сыну Игорю. Рассказала ему все, даже о Валерке. А потом… Потом они с Глебом Китаевым по вызову ГИБДД опознавали в морге обожженный, обезображенный в аварии труп. И он, Салютов, думал, что это – расплата. Но это, оказывается, было лишь ее началом. Первым взносом за долги.
Что же хочет услышать от него этот опер? Как объяснить ему, этому мальчишке в погонах, наверное, в душе искренне потешающемуся над ним, старым дураком, залезшим в постель своей невестки и погубившим обоих сыновей, что все это – трагедия? Трагедия его жизни, а не жалкий водевильный фарс с анекдотически непристойным концом?
– Это правда, – ответил Салютов. И удивился, что для выражения всего, о чем он думал только что, нашлась такая короткая фраза.
– У нас теперь есть запись вашей беседы с сыном, как я и предупреждал, – сказал Колосов. – Но эта запись оперативная, она не имеет никакой доказательной силы. Сейчас я вызову следователя прокуратуры. Вы подтвердите свои обвинения против Филиппа в убийствах гражданина Тетерина, гражданина и гражданки Таураге на допросе?
Катя за стеной ловила каждое слово. Услышала ответ Салютова:
– Нет.
Потом он добавил:
– Я не могу.
Шаги. Никита ничего не сказал, не настаивал – открыл дверь, вызвал конвой… Катя хотела было снять наушники, но один из оперативников отрицательно покачал головой: подожди. И что-то переключил в своей аппаратуре. Тихое шипение… Оперативник что-то черкнул на листке бумаги и пододвинул его Кате. Она прочла: «из другого кабинета».
В наушниках снова раздался голос Колосова:
– Ты сам к нам сюда пришел, парень. Не мы пришли за тобой, ты сам. Возможно, ты не думал, чем рискуешь. А может, тебе и правда уже все равно, раз ты так хотел, чтобы все сгорело… Сейчас приедет следователь. Вот бумага. Ты напишешь правду по всем трем эпизодам – с Тетериным, Таураге и его сестрой. Ты укажешь место, где прячешь свой пистолет и глушитель к нему. Ты напишешь всю правду обо всем этом. И это будет твоя явка с повинной. Так будет лучше для тебя. И для всех.
– Нет, – ответил Филипп. – Нет! – и голос его был похож на голос его отца.
