— Я знаю, что это реальность. Я должен предупредить вас, мистер Олин, чтобы вы больше не мешали мне. Мне надо идти.
Он обошел меня и направился к двери.
— Вы лжец! — закричал я вслед ему. Он продолжал идти. Я должен был его остановить. Я схватил стоявшую на его столе солидографию и с размаху швырнул ее на пол.
Он повернулся ко мне, как кошка, и посмотрел на осколки у моих ног.
— Вот что вы делаете! — заорал я, указывая на них.
Он без единого слова вернулся, нагнулся и аккуратно собрал осколки, один за другим. Он убрал их себе в карман и снова поднялся на ноги, и наконец поднял лицо ко мне. И когда я увидел его глаза, у меня перехватило дыхание.
— Если бы мои обязанности, — сказал он, — в эту минуту были не в том…
Он замолчал. Я увидел, как расширились его глаза. И медленно я увидел, как они изменились и убийство, явственно читавшееся в них, сменилось чем-то похожим на удивление.
— У тебя, — тихо произнес он, — у тебя нет веры?
Я открыл рот, чтобы хоть что-то сказать. Но произнесенные им слова остановили меня. Я стоял, будто мне нанесли сильнейший удар в живот, и не мог вымолвить ни слова. Он пристально смотрел на меня.
— Что заставило вас подумать, — спросил он, — что это послание побудит меня изменить решение?
— Вы же прочли его! — воскликнул я. — Брайт написал, что, поскольку вы здесь в проигрышной позиции, вам больше не должно поступать никакой помощи и никто не должен говорить вам, потому что вы из страха Можете сдаться, когда узнаете об этом.
— Именно так вы и прочли это? — спросил он. — Именно так?
— А как же еще? Как еще вы могли бы его прочесть?
— Так, как в нем написано. — Он стоял передо мной, и глаза его неотрывно смотрели прямо в мои глаза. — Вы прочли послание без веры, оставив Имя и пожелание Господа. Старейшина Брайт написал не о том, чтобы нас оставили здесь одних, а о том, что, поскольку наше положение здесь весьма тяжелое, мы должны быть предоставлены в руки нашего Капитана и Господа нашего. И еще он написал, что нам не должны сообщать об этом, чтобы никто здесь не был подвержен соблазну намеренно искать корону мученика. Посмотрите, мистер Олин. Все это здесь, черным по белому.
— Но это не то, что он имел в виду! Не то!
Он покачал головой.
— Мистер Олин, я не могу оставить вас в таком заблуждении.
Я уставился на него, ибо прочее в его лице симпатию к себе.
— Именно ваша собственная слепота обманывает вас, — произнес он. — Вы не видите ничего и считаете, что ни один человек не может разглядеть этого. Господь наш — вовсе не имя, а суть всему. Вот почему в наших церквях вы не увидите никаких украшений, никаких разукрашенных экранов между нами и Господом нашим. Послушайте меня, мистер Олин. Сами эти церкви ничто. Наши Старейшины и лидеры, несмотря на то, что они Избранные и Посвященные, — всего лишь смертные люди. И ни к кому и ни к одному из этого мы не прислушиваемся в нашей вере, только к одному лишь гласу Господню внутри нас.
Он помедлил. Но почему-то я не мог произнести ни слова.
— Предположим, что все именно так, как вы думаете, — продолжил он, еще более смягчив голос. — Предположим, что все сказанное вами — правда и наши Старейшины — просто жадные тираны. И мы сами оставлены здесь на произвол судьбы из-за их эгоизма и вынуждены исполнять горделивую, но фальшивую роль. Нет.
Голос Джэймтона зазвучал громче.
— Позвольте мне подтвердить, что это действительно так, но только для вас. Предположим, вы могли бы предоставить мне доказательства того, что все наши Старейшины лгали, что сама Конвенция — фальшивка. Предположим, вы могли бы доказать мне, — лицо его поднялось, и глаза посмотрели внутрь меня, а голос, казалось, оказывал физическое давление, — что вся суть извращена и насквозь фальшива. И что нигде среди Избранных, даже в доме моего отца, не существовало ни веры, ни надежды! Если бы вы и смогли доказать мне, что никакое чудо не могло бы спасти меня, что ни одной души не стоит рядом со мной и что мне противостоят все легионы Вселенной, все равно бы я — я один, мистер Олин, — пошел бы вперед, как мне было приказано, до самого края Вселенной, к кульминации бесконечности. Ибо без своей веры я — всего лишь обычная земная грязь. Но с моей верой — не существует такой силы, которая могла бы меня остановить!
Он замолчал и отвернулся. Я смотрел, как он пересек комнату и вышел через дверь.
И все же я остался стоять, словно меня пригвоздили к этому месту, пока я не услышал снаружи, на площади лагеря, звук заводимого двигателя военного аэрокара.
Я вырвался из своего оцепенения и выбежал из здания.
Когда я очутился на площади, военный аэрокар только-только начал подниматься. Я смог разглядеть Джэймтона и его четырех непоколебимых подчиненных внутри машины. И я заорал им вслед:
— Все это хорошо для вас, но как насчет ваших людей?
Они не могли меня услышать. Я знал это. Неподвластные мне слезы потекли по моему лицу, но я все равно продолжал орать ему вслед.
— Вы посылаете на смерть своих же солдат, чтобы доказать свою правоту! Неужели вы не хотите понять? Вы убиваете беззащитных людей!
Без видимых усилий военная машина быстро поднялась и взяла курс на юго-запад, туда, где ее ожидали сходящиеся войсковые подразделения. И тяжелые бетонные стены и строения пустого лагеря вернули мне мои слова назад гулким, диким и насмешливым эхом.
Мне следовало бы направиться в космопорт. Вместо этого я снова забрался в аэрокар и полетел назад, через линию фронта, разыскивая боевой командный центр Грина.
Меня тогда мало беспокоила собственная безопасность, как и какого-нибудь солдата Содружества. Мне показалось, что раза два меня обстреляли, несмотря на посольские флажки на машине, но точно я не помню. В конце концов я нашел командный центр и совершил посадку рядом с ним.
Как только я вылез из машины, меня окружили военнослужащие. Я предъявил верительные грамоты и направился к боевому обзорному экрану, который был установлен на открытом воздухе, в тени листвы нескольких высоких и могучих, имевших разные очертания дубов. Грин, Падма и весь его штаб столпились у экрана, наблюдая за передвижениями собственных войск и подразделений Содружества, о чем немедленно сообщалось на экране. Вполголоса звучало постоянное обсуждение передвижений, и от расположенного примерно в пятнадцати футах экрана коммуникационного центра шел непрерывный поток информации.
Солнце слегка просвечивало сквозь листву деревьев. Время близилось к полудню, и день был светлым и теплым. Долгое время на меня никто не обращал внимания. И затем Джэнол, зачем-то отвернувшись от экрана, заметил меня, стоявшего несколько в стороне у плоской коробки тактического компьютера. Его лицо похолодело. Он продолжил заниматься тем, что делал. Но, должно быть, я выглядел весьма плохо, потому что спустя некоторое время он подошел ко мне с чашкой от термоса и поставил ее на кожух компьютера.
— Выпейте это, — коротко сказал он и отошел. Я взял чашку, обнаружил, что это дорсайское виски, и выпил его. Я не почувствовал вкуса, но, очевидно, оно все же оказало на меня благотворное влияние, потому что через несколько минут мир начал как-то обрисовываться вокруг меня и я снова обрел возможность размышлять.
Я подошел к Джэнолу.
— Спасибо.
— Хорошо. — Он не взглянул на меня, а продолжал заниматься бумагами на столе перед ним.
