Рука Джэймтона, державшая пистолет, медленно опустилась. Он свободной рукой опирался на стол позади себя. Он еще раз попытался поднять свое оружие и не смог. Оно выпало из его руки. Опираясь на стол, он повернулся, и тут его взгляд встретился с моим. Выражение его лица было столь же спокойным, как и всегда, но в выражении его глаз, когда они встретились с моими и он узнал меня, что-то переменилось — в них можно было прочесть что-то странно напоминающее взгляд, брошенный человеком своему сопернику, которого он только что победил и который с самого начала не представлял для него серьезной угрозы. Легкая усмешка тронула уголки его тонких губ. Словно усмешка победителя.
— Мистер Олин, — прошептал он. И затем жизнь покинула его, и он упал возле стола.
Раздавшие рядом взрывы сотрясли почву под моими ногами. С вершины холма позади нас ротный, которого Кейси оставил там наблюдать за нами, начал кидать дымовые гранаты, чтобы поставить завесу между нами и вражеской стороной луга. Серая стена дыма поднималась к небу между нами и дальними холмами, скрывая нас от врага. Она высилась в голубом небе, словно какой-то непреодолимый барьер, под огромным весом которого стояли лишь Кейси да я.
На мертвом лице Джэймтона была видна едва заметная улыбка.
Как в тумане, я наблюдал за капитуляцией войск Содружества в тот же день. Это была единственная ситуация, в которой их офицеры считали необходимым так поступить.
Даже их Старейшины не могли ожидать от своих подчиненных, что те будут сражаться в ситуации, созданной мертвым полевым командующим по тактически соображениям, не объясненным своим офицерам. И оставшиеся в живых силы стоили гораздо дороже, чем контрибуция за них, которую могли потребовать миры Экзотики.
Я не стал ждать договоренностей. Мне больше нечего было ждать. В один момент ситуация на поле боя замерла, подобно огромной, непреодолимой волне над нашими головами; взметнувшаяся и бурлящая, готовая вот-вот обрушиться с такой силой, что грохот этого удара эхом отозвался бы на всех мирах. Но вдруг она исчезла. Не осталось ничего, кроме заполняющей все тишины, уже начавшей уходить в записи прошлого.
Для меня не осталось ничего. Совершенно.
Если бы Джэймтону удалось застрелить Грина и если бы в результате этого он получил практически бескровную сдачу в плен войск Экзотики, я бы попытался хоть как-нибудь повлиять на ситуацию за столом перемирия. Но он лишь попытался — и погиб, не сделав этого. Кто мог таким образом поднять волну эмоций против Содружества?
Я вернулся на космолете на Землю, словно находясь во сне и постоянно спрашивая себя — почему?
На Земле я сказал своим редакторам, что чувствую себя не очень хорошо. Одного их взгляда на меня было достаточно, чтобы они мне поверили. Я взял неограниченный отпуск и засел в библиотеке центра Службы Новостей в Гааге, слепо рыская среди гор материалов по Содружеству, Дорсаю и Экзотике. Что я искал? Я не знал. Кроме того, я смотрел репортажи новостей со Святой Марии, касающихся переговоров, и много пил, смотря эти передачи.
У меня было тупое чувство солдата, приговоренного к смерти за то, что он не справился с заданием. Затем в репортажах прозвучало, что тело Джэймтона будет возвращено на Гармонию для похорон. И неожиданно я понял, что ждал именно этого: неестественное почитание фанатиками фанатика, который с четырьмя подручными пытался застрелить одного-единственного вражеского командира под флагом перемирия. О таком еще можно было написать.
Я побрился, привел себя в порядок и спустя какое-то время отправился договариваться насчет билета на Гармонию, чтобы рассказать о похоронах Джэймтона в завершение сериала.
Поздравления от Пирса и сообщение о моем назначении в Совет Гильдии — они еще раньше достигли меня на Святой Марии — позволили мне все сделать быстро. Я получил каюту высшего класса на первом же космолете, направлявшемся на Гармонию.
Пятью днями позже я уже был там, в городке, называвшемся Поминовение Господа, куда раньше меня привозил Старейшина Брайт. Здания городка по-прежнему были из бетона и надувной пластмассы и ничуть не изменились за три года. Лишь каменистая почва была возделана, подобно полям Святой Марии, когда я там оказался, ибо сейчас Гармония входила своим северным полушарием в весну. Шел дождь, когда я на машине ехал из городка, где располагался космопорт, так же как и в тот первый день на Святой Марии. Но поля Содружества, простиравшиеся сейчас передо мной, не выказывали такой плодородности чернозема, как поля Святой Марии. Лишь тонкую, твердую черноту под дождем, похожую на цвет мундиров солдат Содружества.
Я подъехал к церкви, как раз когда к ней стали прибывать люди. Под темным, затянутым облаками небом внутри церкви было почти невозможно что-либо разглядеть. Люди Содружества не позволяли себе ни окон, ни искусственного освещения в своих молитвенных домах. Серый свет, холодный дождь и пронизывающий ветер свободно проникали внутрь через открытый проем с обратной стороны церкви. Через единственное квадратное отверстие в потолке лился еле пробивающийся сквозь тучи дневной свет, освещая тело Джэймтона, лежащее на платформе, установленной на подмостках. Прозрачный кожух накрывал тело, чтобы предохранить его от дождя, который стекал по открытому пространству и далее по трубе, ведущей сквозь стену. Но старейшина, проводящий отпевание, и всякий, подходивший попрощаться с телом, оказывались открытыми небу и погоде.
Я встал в очередь, медленно двигающуюся к центральному островку мимо тела. Справа и слева от меня располагались барьеры, терявшиеся во мраке, за которыми будут стоять собравшиеся во время службы. Перекрытия слегка скругленного потолка скрывались во тьме. Музыки не было, но низкий гул людских голосов, состоявший из поодиночке молящихся с обеих сторон от меня людей, стоявших правильными рядами у барьеров, сливался в какой-то грустный речитатив. Как и Джэймтон, все люди, присутствующие здесь, были довольно темнокожими. Их далекими предками являлись выходцы из Северной Африки. В полутьме церкви их темные фигуры сливались друг с другом и как бы растворялись в сумерках.
Наконец и я прошел мимо тела Джэймтона. Он выглядел точно таким же, каким я его запомнил. Смерть оказалась бессильна изменить его. Он лежал на спине, руки — по бокам, его губы, как всегда, были прямы и твердо сжаты. Только глаза были закрыты.
Из-за большой влажности я довольно заметно прихрамывал, и когда отходил от тела, кто-то тронул меня за локоть. Я не был одет в журналистскую униформу, а находился здесь в обычной гражданской одежде, чтобы не привлекать внимания.
Я посмотрел вниз, в лицо молодой девушки с солидографии Джэймтона. В сером, призрачном свете ее молодое лицо напомнило мне что-то из раскрашенного мозаичного окна в древнем соборе на Старой Земле.
— Вы были ранены, — тихо сказала она мне. — Вы, должно быть, один из наемников, знавших его еще по Ньютону, прежде чем ему было приказано вернуться на Гармонию. Его родители, являющиеся также и моими, могли бы найти утешение в Господе, встретившись с вами.
Резкий порыв ветра окатил меня дождевыми брызгами, и его ледяное дыхание, казалось, пронзило меня вплоть до самых костей.
— Нет! — воскликнул я. — Я не наемник. Я не знал его. — И резко отвернувшись от нее, я начал проталкиваться сквозь толпу к выходу из церкви.
Но примерно шагов через пятнадцать я понял, что я делаю, и замедлил шаг. Девушка уже затерялась во мраке среди людей. Медленно я пробрался к выходу из церкви, где оставалось еще немного места у первых рядов барьеров. Я стоял и наблюдал за входящими людьми. Они шли и шли, одетые в свои черные одежды, с опущенными головами, разговаривая или молясь вполголоса.
Я остался стоять на том месте, где остановился, в нескольких шагах от входа, наполовину заиндевевший от холода, и в голове моей не рождалось ни одной мысли. Лишь усталость, которую я привез
