представительниц которых в Париже обнаружилось неожиданно много. Тане казалось, что парижанки похожи на молоденьких воробьих – за два года она четко научилась их отличать от жительниц других стран и даже регионов Франции. Некрупные, с мелкими чертами лица, в сереньких пиджачках, брючках пастельных тонов, все деловые, приветливые, все скачут по делам: чик-чирик, чик-чирик! Нет, в Танином представлении парижанки должны были быть поярче.
А вот мужчины – совсем другое дело. Первые месяцы Татьяне вообще очень нравилось: «Пожалуйста, мадемуазель! Спасибо, мадемуазель! Проходите, мадемуазель!» Потом она поняла, что эта вежливость совершенно ничего не означает и сродни привычке мыть руки перед едой.
Сначала Таня, как ей казалось, призывно улыбалась, когда ее пропускали вперед. В ответ получала вежливые улыбки. Пару раз получила вполне конкретные предложения провести вместе часок, но не от французов, а от латиносов. Позднее она поняла, что во Франции в отличие от Москвы все четко разграничено: студентки университета имеют постоянных мужчин, но не занимаются по совместительству проституцией, даже за приличные деньги. А проститутки, в большинстве своем дамы в возрасте, открыто ловят клиентов на улице красных фонарей. Те же, кто помоложе, но тоже не прочь с выгодой использовать свое тело, обязательно прикрываются вывесками массажисток, педикюрш и других похожих профессий. В общем, приличия соблюдаются куда тщательнее, чем в Москве. Поэтому Танины зазывные взгляды и вызывали некоторое недоумение и в лучшем случае вопросительные улыбки в ответ.
Но, к счастью, как-то так получилось, что Таня не стала зацикливаться на матримониальных неудачах. Характер у нее был непростой, и она это осознавала. Независимость – вот, пожалуй, была ее главная черта. А независимым трудно выйти замуж. «Ладно, как-нибудь и сама проживу! – думала Таня. – Может, конечно, и несправедливо, что грант на обучение выделили именно мне, но я тоже корпела свои два года в больнице, дай бог каждому! Имею право на свой кусочек приятной жизни».
– Два года! – смеялась Танина мама. – Разве это срок?
– Конечно, срок, если тебя буквально тошнит от больничной вони!
Но как-то незаметно получилось, что здесь, в Париже, Таня поняла, что вонь пошла ей на пользу. Теперь она знает побольше других, тех, кто не имел больничного опыта, а только сидел в чистеньких лабораториях. Не только Камилла, даже подружка Янушка иногда не понимает того, что Тане сразу бросается в глаза.
Правда, в первые недели в Париже Тане страстно хотелось красивого романа с каким-нибудь настоящим парижанином. Но так же, как и в Москве, оказалось, что кричи не кричи «Ау! Где вы, мужчины? Вот она я – умная, красивая, способная осчастливить... Неужели перевелись все до единого?» – ответа не дождешься. Идут себе по улицам мужчины, едут в машинах, высматривают не тебя, а место, чтобы припарковаться, или катят на мотоциклах и велосипедах, у всех сумки, портфельчики, пиджаки – и до одинокой женщины, которой очень хочется если не любви, так хоть красивого романа, никому нет дела.
В каком-то смысле Таню успокаивало, что Янушка тоже жила одна.
– Тебя не удивляет, что мы так легко обходимся здесь без мужчин? – как-то во время прогулки по Сене, глядя на влюбленную парочку, спросила Янушку Таня.
Над Парижем моросил тогда легкий, теплый дождик, и они укрылись в салоне низкого речного теплоходика. На Танин взгляд, теплоходики, курсирующие по Сене, так любимые туристами, внешне были очень неказисты и назывались тоже неказисто, «мухи». Именно этих «мух» и имела в виду Янушка, когда пыталась подобрать слова для ответа.
– Французские мужчины – как «мухи», поверь! Чем больше народу перевезут, тем лучше. К тому же они редко надолго попадаются в расставленные сети. Только если паутина действительно сплетена слишком тонко... Довольно часто среди них встречаются ипохондрики, но, впрочем, – Янушка задумалась: она всегда старалась быть максимально объективна, – я была близко знакома только с одним настоящим парижанином – по профессии художником. А творческие люди, понимаешь, они особенные... – И Янушка замолчала, видимо, вспоминая не очень счастливые моменты своей жизни.
– Ты его любила? – спросила Таня. Для нее самой понятие любви было абстрактным.
– Я его любила... – Янушка замолчала надолго, потом будто встряхнулась. – Без мужчин жить проще! Свободнее! – В ее голосе больше не слышалась горечь. – Люди часто зацикливаются на чем-то одном, – сказала она наконец. – Кто на несчастной любви, кто на своей бездетности, кто на сексе, кто на импотенции, а на самом деле люди таким образом просто пытаются убежать от нереализованности. Им кажется, вот выполни сейчас кто-нибудь, пусть хоть господь бог, их самое заветное желание – и мир изменится. А в сущности, не меняется ничего, все бесконечно повторяется сначала. Неверный любовник снова бежит к очередной цели, одинокая бездетная женщина, в муках родив, через некоторое время понимает, как непросто иметь детей; а человек, всю жизнь страдающий от неразделенной любви, внезапно получив признание от объекта своих мечтаний, вдруг начинает смертельно скучать, – улыбнулась Янушка. – Тот, кто поймет это, навсегда излечится от одиночества, приобретет вековую мудрость и начнет просто жить! Любить не какого-то одного мужчину, а целый мир, рожать не своего ребенка, а усыновить трех чужих, беречь природу, бороться за мир...
Таня смотрела на Янушку во все глаза.
– Ты идеалистка.
Они вышли на набережную у Лувра, обогнули его, мельком взглянули на Пирамиду, у которой, как всегда, толпились туристы и пошли пешком к Вандомской площади. Почему-то именно Вандомская площадь с ее «Ритцем» казалась Тане из Москвы олицетворением настоящего богатства. Ей тогда хотелось здесь жить, но совсем не так, как жил Чехов – в недорогом отеле. Хотелось роскоши, чтобы шофер в ливрее открывал перед ней дверцу шикарного автомобиля. Даже и теперь, спустя два года, они с Янушкой, бывая здесь, смотрели в разные стороны: Таня с любопытством изучала витрины дорогих магазинов, сравнивала парижские и московские цены, а Янушка разглядывала авангардистские скульптуры, установленные, как казалось Тане, в самых неподходящих для этого местах. Тане скульптуры не нравились.
– Ну, есть же музеи современного искусства, – с возмущением говорила она, – и пусть бы всю эту современную красоту ставили там! А здесь, рядом с колонной Наполеона выглядит, как на корове седло! Все равно что у нас на Красной площади поставить эти обрубки!
Янушка с Таней не соглашалась.
– Каждый век, каждая эпоха стремятся донести до человечества свои плоды. И ставят их там, где лучше видно.
– Нет, это решение скорее политическое. Все равно что центр Помпиду выстроили в середине средневекового Парижа. Это французы стремятся показать, какие у них широкие взгляды. Мол, вот, пожалуйста, никакое искусство нам не чуждо!
– Вы, русские, помешаны на политике, – заметила Янушка.
– И правда! – расхохоталась Татьяна. – Хотя в Москве за мной этого недостатка не замечалось! Но, послушай, а ты не хочешь выйти замуж?
Янушка задумалась.
– Это очень ответственно. Но ответственность ограничивается сравнительно маленьким мирком – муж, дети, дом. Все равно что прожить всю жизнь в одном доме с одними и теми же соседями и даже не стремиться увидеть соседнюю улицу. Можно, конечно, работать. Но я не уверена, что смогу много ездить по миру, если буду замужем.
– А я была бы не против иметь мужа, – призналась Таня. – Но не для того, чтобы рожать детей, а для того, чтобы быть независимой в средствах и делать, что хочу!
– Вон мадам Гийяр и делает, что хочет, – заметила Янушка. – Целыми днями сидит, как сова, за перегородкой. Красивая жизнь богатых – это сказки для бедных. Но буддистская философия внушает, что у человека всегда бывает столько денег, сколько нужно лично ему. Ни больше ни меньше. Меня такая философия устраивает. И я убеждаюсь, что это именно так.
Почему-то этот разговор с Янушкой вспомнился Тане на следующее утро после встречи с Филиппом Ивановичем.
– Да не собираюсь я ему звонить, – сказала себе Таня, причесываясь перед зеркалом. Но и Хитрый Лис, и сам Филипп не выходили у Тани из головы.
Когда Таня явилась, все, кроме Камиллы, уже были на своих местах. И Янушка сидела в своем уголке, просматривая какие-то записи. Али стоял посредине комнаты и разговаривал о чем-то с ней и мадам Гийяр,
