Тина вернулась к раковине, стараясь сохранить спокойствие. «Какой материал, какие инструменты? Зачем Володя опять лезет черт знает куда? Не проще ли попробовать опять устроиться по специальности? Кроме того, что он просто отличный косметический хирург, он же еще очень редкий специалист по пластике ожоговых рубцов. Таких врачей в Москве – раз, два и обчелся, по пальцам можно пересчитать! А что такое кладбищенская мастерская? С его-то депрессией? Кругом кресты, черный мрамор... Да он сопьется! Нет, этого никак нельзя допустить».
Тина бросила в воду картошку. Не зная, как начать разговор, взяла нож, отрезала Сене кольцо колбасы. Азарцев посмотрел на нее, ничего не сказал, встал и вышел из кухни. Она видела, он прошел в комнату и снова лег на постель. Закрыл глаза. Сложил руки на груди. Будто мертвый.
Зазвонил телефон. Тина даже обрадовалась этой паузе. Только не надо рубить с плеча. Она должна найти аргументы, чтобы Володя выбросил из головы идею с кладбищем.
Как приятно звучит в трубке голос Барашкова! Все-таки Аркадий – замечательный человек! Позвонил – и от одного его голоса кажется, что все проблемы на свете можно решить.
– Ну что, Тина, пора тебе возвращаться к нам на обследование. Когда заляжешь?
Она призадумалась. Многие проблемы можно решить – только вот с этой загвоздка. Вообще-то Толмачёва ждала этого звонка весь февраль. Действительно, пора пройти обследование после операции. Но у нее нет денег. Попробуем пошутить. Еще не хватало, чтобы Аркадий узнал истинную причину ее отказа.
– Неужели ты соскучился?
– Еще как! Без тебя, Тина, в отделении скукота и пустота.
– Ну, потерпи еще немножко. Я сейчас не могу залечь. Очень много у меня сейчас всяких дел.
– Какие могут быть дела важнее здоровья? Давай-ка, Тина, не шути и не отнекивайся.
Валентина Николаевна задумалась. Шуточки шуточками, но положение сложилось двойственное: и ложиться нужно, и напрягать родителей и знакомых нельзя. Особенно Аркадия. Он и так сделал для нее все, что мог. Коммерческая медицина жила по своим законам, Тина это прекрасно понимала. Родителям она тоже ничего не говорила, у них и так с ней было много хлопот. Так дни шли за днями, а она все откладывала поездку в больницу.
– Тина, я должен знать, когда ты ляжешь, чтобы зарезервировать для тебя место.
Она растрогалась. Вот человек! Давно уж не работают вместе, а он все еще заботится о ней.
– Аркадий, милый! Как у меня что-нибудь прояснится, я тебе обязательно позвоню.
В голосе Барашкова послышалась легкая обида.
– Тина, ты поступаешь легкомысленно.
– Нет, нет, я правда позвоню!
Он смягчился:
– Ну а наш сенбернар-то как поживает?
Тина улыбнулась:
– Нормально. Только теперь он уже не ваш, а мой.
– Тем лучше!
Аркадий простился. Тина в ответ нарочно громко сказала «Целую!» и бросила быстрый взгляд в сторону Азарцева. Тот и бровью не повел. «Может, уснул?» Она вернулась к плите, потыкала вилкой картошку. Почти готова.
– Володя, идем ужинать.
Нет ответа.
Она стала расставлять тарелки, подстелила салфетки. Ничего, что ужин небогат. Зато на столе чисто, красиво. Тина задумалась: стоит ли ее Володя того, чтобы тратить на него жизнь? И ответила себе: стоит. Он – редкий талант в своем деле, Огромный, уникальный талант. Но, кроме таланта, у него больше ничего нет, его собственную клинику и родительский дом – все отобрали. И желание оперировать у него исчезло. Сколько раз она ему говорила: «Володя, ты только пойди куда-нибудь, скажи, что хочешь где-нибудь устроиться на работу. Тебя с руками оторвут...» Он только усмехался: «Кому я нужен? Во всех клиниках – свои люди. Никто теперь не подвинется, чтобы дать мне место. Ведь место – это деньги. Кто же отдаст мне своих больных?»
«Но ведь ты безумно талантлив! Ты знаешь анатомию, видишь, как никто другой, как можно исправить, улучшить черты лица. Ты не идешь на поводу у желаний больных, но ты всегда знаешь, как сделать лица ярче, индивидуальнее. Это дано немногим пластическим хирургам. Ты работаешь как художник, как скульптор...» – Тина мысленно осеклась. Ведь и она сама сказала это слово. Скульптор... Но одно дело – быть скульптором в операционной, а другое – на кладбище. Может, недаром Володя ей говорил, что видеть не может больше больных? Больные – они ведь живые. Неужели его тянет к смерти? Она даже вздрогнула от этого предположения.
– Если у нас совсем нет денег, хочешь, я пойду разгружать вагоны?
Как она не заметила, что Володя встал? Он уселся за стол, а она не понимала, шутит он или всерьез.
– Какие вагоны? Конечно, не хочу! Денег у нас действительно практически нет, но ты не должен портить руки. У хирургов руки должны быть еще более чувствительные, чем у пианистов.
«Или у скульпторов», – вдруг мысленно добавила она.
Азарцев промолчал и потер себе лоб.
– Мне кажется, я больше никогда не смогу работать с больными. У меня такое чувство, что все они хотят меня использовать. Сожрать, высосать и выплюнуть. Я их стал ненавидеть.
Тина даже обрадовалась такому признанию. Положила на тарелку пару картофелин, сама почистила, посыпала солью.
– Полить тебе подсолнечным маслом? У нас еще есть. Целая бутылка.
– Не надо. – Он перебросил картошку со своей тарелки в Тинину. – Я сегодня уже ел. Это тебе.
– А я не хочу.
– И я не хочу.
Тина бросила картофельные шкурки в Сенину кашу, насыпала в миску собаке сухой корм, поставила на пол. Сенбернар, наклонив голову, грустно посмотрел на нее круглым коричневым глазом и не сразу, но начал есть.
«Мяса хочет, – подумала Тина. – А до следующего срока платежа за квартиру еще неделя, – мысленно подсчитала она. – Держись, песик. Надо держаться!»
Азарцев без аппетита ковырял вилкой в картошке.
«А ведь и он здорово похудел», – с болью отметила Тина и снова начала свою пропаганду.
– Если бы ты знал, какие страшные мне перед операцией снились сны! Мне снилось, что ко мне в отделение поступают все новые и новые больные, а я не знаю, что с ними делать! Не помню ни болезней, ни названий лекарств... Но это пройдет, Володя. У меня же прошло. Это все последствия стресса. Хочешь, мы можем обратиться к психиатрам?
– Тина... – Он укоризненно посмотрел на нее. – Когда с тобой было то же самое, я же не тащил тебя к психиатрам?
Она замолчала. Действительно, он никуда ее не тащил. Он приносил ей деньги и оставлял в покое. Теперь она должна сделать то же по отношению к нему. «Время! Нужно время. Я должна просто ждать. Ничего. Как-нибудь образуется! – утешала она себя. – Я буду экономить, выкраивать, комбинировать, придумывать всякие разности, чтобы – самое главное – всех накормить. Ничего, обследование мое потерпит. Я чувствую себя не так уж плохо. Гораздо лучше, чем перед операцией. Просто пока боюсь надолго выходить из дома и боюсь упасть. Ничего, все образуется...»
И, помыв посуду и отправив Володю спать, еще пошла погулять с собакой, потом на ночь почистила клетку мышонка и уже в ванной перед сном, порядком устав, долго разглядывала свое лицо в зеркале. А кем она сама могла бы работать? Еще полгода назад она, совсем как сейчас Азарцев, и слышать не хотела о врачебной работе. А сейчас бы пошла. Не из-за себя. Из-за своего Ноева ковчега. Только ведь снова в реанимации она не потянет – свалится через месяц. Она прекрасно помнит тамошние дежурства – день да ночь, день да ночь... нет, лучше не позориться, даже не начинать.
Тина отошла от зеркала на два шага и пригасила верхний свет. Что ж, если близко не подходить – она
