– Мамы должны быть толстыми, добрыми… Как бабушка!
– Хорошо, я поправлюсь! – сказала Тина. И всю обратную дорогу, давясь рыданиями, запихивала в себя жаренные на свином сале свекровины пирожки. В конце концов ее вырвало, и на работу она явилась прямо из аэропорта измученная и больная.
Муж не понимал ее бесконечных поездок.
– Неужели ты думаешь, что ему там плохо? – удивлялся он.
– Это мне плохо, – отвечала Тина.
Постепенно они отдалялись друг от друга.
У мужа были другие женщины, она не сомневалась. Он был молодой, цветущий, здоровый. Выпивал, приходил поздно. Но было не до разборок. Больница, дежурства, авиакассы, 'Детский мир', поцелуи, родное тельце рядом на одну ночь, снова поцелуи, дорога и снова больница. Очнулась она, когда ей уже исполнилось тридцать лет, а сын должен был пойти в первый класс.
Тогда они уже жили в двух комнатах в коммунальной квартире.
Одну из них сразу получил ее муж, как только стал работать прорабом на стройке. Он строил новые микрорайоны. Они могли бы довольно быстро получить квартиру в новостройках, но муж, всегда отличавшийся житейской сметкой, сказал:
– Не торопись. У нас будет хорошая квартира в центре.
Так и получилось. Сначала получили квартиру их соседи, и им удалось получить ордер на вторую комнату. Потом умерла старушка из маленькой комнаты. И уж тогда муж стал уговаривать оставшихся соседей съехаться с их престарелыми родителями. Для того чтобы выкупить эту последнюю комнату, они залезли в крупные долги, но зато квартира перестала быть коммунальной. Правда, денег на ремонт у них тогда не было ни копейки, надо было отдавать долги. Тина опять работала день и ночь, и года три они еще жили, как раньше, в двух комнатах, а в две оставшиеся свозили стройматериалы. На дворе стояла перестройка, материалы были такие, что теперь их и даром никто бы не взял, но когда, наконец, они побелили потолки, постелили новый линолеум и поклеили обои, квартиру стало не узнать.
За разменами и ремонтом пролетело еще не менее пяти лет. Мальчик пошел уже в пятый класс. Перестали платить зарплату, стали отключать отопление, свет. Президент страны смотрел на это сквозь пальцы, зато искал тридцать девять снайперов. На рынках кавказские лица полностью вытеснили славянские. Банкиры стали делить нефть, газ и производство алмазов. По телевизору показывали только боевики и фильмы тридцатилетней давности. И когда она вдруг опомнилась, их семья вместе со всей страной оказалась перед входом в новое тысячелетие. Но что бы ни происходило в стране и в ее личной жизни, череда Тининых рабочих дней и ночей непрестанно составлялась из смены дежурств, историй болезни, диагнозов и выработанных годами схем и методик для лечения больных с разными видами патологии. Для нее это было святое. И в любое время суток, днем или ночью, в состоянии бодрствования, сна или даже алкогольного опьянения, как хорошо отлаженная, умная машина, Валентина Николаевна готова была в несколько секунд выдать ответ, что нужно было сделать больному, как и в какой последовательности, чтобы помочь тому, кому еще можно было помочь.
Правда, случались в ее практике и атипичные случаи, вроде сегодняшнего, с этим больным алкашом. Но такое, в общем, бывало нечасто. А в целом, почти за семнадцать лет работы Валентина Николаевна достигла высшей компетентности. Другое дело, что доступные пониманию задачи далеко не всегда удавалось реализовать из-за отсутствия необходимого оборудования, недостаточного уровня лабораторных исследований, да и просто условий работы. Но это она не могла изменить, как не могла изменить ту обстановку, что сложилась у нее дома. Проще сказать, что лучше всего Валентина Николаевна чувствовала себя тогда, когда в квартире, кроме нее и Чарли, больше никого не было. А если дома оставались мужчины, она стояла у плиты и следила за тем, чтобы все было сделано правильно, ничего не перекипело, не убежало и не пригорело. Как-то само собой получилось, что она или отсутствовала дома, или занималась работой – стиркой, уборкой, готовкой… Теперь, правда, стирка не вызывала таких проблем, но разговаривать друг с другом вместо того, чтобы стирать, оказалось уже невозможно.
Несколько лет тому назад муж купил участок и затеял там стройку. Ей же не нужен был этот большой дом, она предпочитала оставаться в квартире.
– Зачем нам дом, если у нас на троих четырехкомнатная квартира? – спрашивала Тина. Такая позиция не способствовала укреплению семьи, но ничего с собой поделать Тина уже не могла. Слишком накопилась усталость, тяжело было притворяться. Щебетать и хитрить, как делают многие другие женщины, чтобы удержать возле себя мужчину, она считала ненужным.
Так и катилась, не радуя особенно, жизнь, а вот сейчас, Тина это чувствовала, настало время перемен.
'А надо ли было ей что-то менять? Да и в какую сторону что-либо могло измениться?' – маячил в слегка затуманенном алкоголем мозгу Валентины Николаевны вопрос.
Однако стрелки часов показывали, что до приезда Азарцева осталось не более тридцати минут.
Тина со вздохом встала и прошла по комнатам. В самую большую комнату муж купил дорогой гарнитур, но мебель была ей не по вкусу, от нее за версту несло магазином, казенщиной. А мужу этот гарнитур нравился своей монументальностью, темными оттенками дерева, синей с желтыми полосками обивкой, которая напоминала Тине матрас. Теперь она считала эту комнату мужниной. Как-то так постепенно получилось, что он переехал туда из их общей спальни. Тина не возражала – с возрастом муж стал сильно храпеть, а ей это мешало заснуть.
Затем Тина заглянула во владения сына. Беспорядок, царивший там, свидетельствовал о переходном возрасте хозяина и неумении идти на компромиссы. Средняя комната, которую она называла 'гостиной', нравилась ей больше всего. Муж считал эту комнату старомодной, сын выражался конкретнее: 'Мать нашла себе кучу старья!' Это Тина потребовала убрать из комнаты телевизор и сохранить старую обстановку. В результате, кроме нее самой, в гостиной почти никто никогда не бывал. Но Тине хватало и того, что телевизоры постоянно орали и на кухне, и в комнате сына, и там, где стоял дорогой гарнитур. Она накрывала в гостиной овальный стол, только когда к ним приходили ее родители. Обычно это бывало два раза в год – на день рождения мужа и сына. К Леночке тогда приглашали сиделку. Родители мужа приезжали всего один или два раза, не на кого было оставить большое хозяйство. К своим родителям Тина забегала сама каждую неделю, приносила лекарства для Леночки, гости сына собирались в его комнате, причем он и не думал там убирать даже перед приходом приятелей, а в последнее время туда приходили и мальчики, и девочки, а муж встречался с друзьями и знакомыми где-то в других местах. К Валентине же Николаевне никогда никто, кроме Барашкова, не заходил. Подруг юности она растеряла, а новых не завела – образ жизни не оставлял на них времени.
Тине нравилась ее гостиная. Как-то на экскурсии в музее в Абрамцеве она с удивлением заметила, что ее комната напоминает обстановку того дома. А вообще-то, это не очень-то удивительно. Мебель для гостиной Тина купила у родственника их покойной соседки-старушки, вдовы какого-то сталинского начальника средней руки. А той она досталась, видимо, еще от ее родителей. Муж не хотел покупать эту мебель, уж больно старой и немодной она ему казалась: высокий шкаф-сервант для посуды, овальный стол на птичьей ноге, несколько стульев с гнутыми спинками и еще один узкий шкафчик непонятного предназначения, типа буфета с резными дверцами. Тина приспособила его для книг. Еще от старушки ей на память досталась ваза из толстого синего прозрачного стекла, расписанная то ли диковинными жар- птицами, то ли петухами. Вазу Тина поставила на кухню. Ромашки и колокольчики смотрелись в ней замечательно.
Мебель родственник отдал за бесценок, только чтобы не тратиться на перевозку. Муж не понимал, зачем Тине нужна эта рухлядь. А ее почему-то всегда завораживала солнечная теплота дерева и мягкий блеск карельской березы. Тину восхищал изящный рисунок двух симметричных лиловых с золотом ирисов на стеклах серванта, мягкая резьба перьев на птичьей ноге у ножки стола… Ей казалось, что на этих простых деревянных стульях удобно и не холодно сидеть. Ручки на дверцах буфета представляли собой вырезанные из дерева львиные морды, и Тина украдкой их гладила. Реставрация обошлась на порядок дороже тогдашних гарнитуров. А про то, с каким трудом и с какой руганью мужу и грузчикам пришлось втаскивать шкафы на их высокий четвертый этаж, Тине не хотелось и вспоминать.
За стеклом серванта не стояла красивая посуда, но отреставрированные светло-сиреневые ирисы с золотыми листьями были лучшим украшением, чем какие-нибудь хрустальные бокалы и немецкие
