лежал, прикрыв глаза, в центре комнаты на специальном матрасе из морских водорослей, повернув к Барашкову морду, уложенную на светло-бежевые передние лапы. А его задние лапы в наложенных лангетах были беспомощно и неестественно вытянуты. Несчастное животное накануне попало под автомобиль.
'Вот же сволочь, задавил собственную собаку, – расслабленно думал Барашков, прихлебывая кофе, специально вместе с бутербродами оставленный для него на сервировочном столике. – А вообще-то, кажется, хозяин – неплохой парень. Лет ему немного. Ну никак не более тридцати. И поди же ты – все успел. И дом завести, и бизнес наладить, и жена у него красавица. Это же как надо было напиться, чтобы, сдавая на машине назад в собственном дворе, не заметить такого пса! Сенбернар же не грудной ребенок! Хотя в джипе, он рассказывал, заднее стекло высоко. Да и дело было вечером, когда стемнело. Собаку здорово жалко, инвалидом будет теперь. Разговаривал по мобильнику, одновременно одной рукой сдавал назад, вот и не услышал собачьего лая. А пес, наверное, тоже растерялся, не выскочил из-под колес. Эта порода неповоротливая'.
Барашков потянулся рукой к бутерброду и заметил, что пес приоткрыл один глаз. – 'Спит-спит, а все видит!' – Барашков разломил бутерброд и осторожно положил половину на матрас перед собачьей мордой. Дать бутерброд с руки он еще опасался. – 'Вроде мирный, а кто его знает… – подумал он. – Тяп! И нет полруки'.
В размышлениях Аркадий Петрович и не заметил, когда с матраса исчез его дар. Барашков рассеянно жевал свою половину.
'Да, теперь молодежь прагматичная, умная. Как поженятся, сначала собак заводят, а потом уж детей. Это мы с женой, дураки, сначала дочь родили, а потом уже институт закончили да пятнадцать лет в очереди на квартиру стояли. Все равно бы не выстояли, если бы родители деньгами не помогли. А с собакой проще – и ласкать есть кого, и ответственности меньше, и интерьер украшает, и дом охраняет. Хотя здесь у входа и так две видеокамеры'.
Аркадий Петрович вспомнил, как придирчиво разглядывали охранники его документы при въезде в Царское село – так называли местные жители этот район роскошных особняков, обнесенный высоким забором.
'А с нас и взять нечего – голь, нищета. Как же так получилось? Когда все произошло? Как же не заметили они за своими дежурствами, как изменилась, набрала темп и повернулась совершенно другой стороной к ним жизнь? Разве они виноваты? Разве они плохо работали, плохо лечили? Каждый год статистики подсчитывают, скольких они спасли, и надо сказать, когда Тина зачитывает вслух эти отчеты, цифры впечатляют. Особенно их самих, потому что они хорошо представляют себе, кто стоит за этими цифрами. Какие бледные, окровавленные, измученные тела доставляют к ним, и каких красавчиков от них переводят буквально через несколько дней! И слово 'красавчиков' здесь нельзя брать в кавычки. Люди уходят от них в сознании, со стабильной гемодинамикой – а вспомнить только, какие они поступали!'
Нет, жизнь обернулась к ним, докторам, очень несправедливо! Все чаще читают и пишут люди о том, какие молодцы те, кто сумел быстро сколотить капитал. Хвалят тех, кто сумел рискнуть, завести свое дело, выиграть – и теперь пьет шампанское за победу. Но вот он, Барашков, оказался в той области, где рисковать можно только чужой жизнью или здоровьем. Так нужен ли кому-нибудь такой риск? А если ему, как и другим, придется уйти, чтобы выжить, кто тогда будет лечить простых людей, которые не попадут в ЦКБ, в клинику мединститута, в Швейцарию или к Дебейки? Как тогда быть? Может, они не нужны? А кто же будет лечить тех, чья судьба – обслуживать богатых, тех, кто рискнул и выиграл? Лечить тех, кто нужен, чтобы мыть, стирать, вытирать пыль, подстригать кусты, делать машины, продавать билеты, выгуливать собак и лечить их, если с ними что-то случится? И потом, врачу трудно начать шить меховые шапки в собственном ателье, играть на бирже или впаривать ни в чем не повинным больным пищевые добавки. А в его специальности пищевые добавки точно никому не нужны. Экономисты – и в Африке экономисты. То же относится и к журналистам, продавцам, юристам и политработникам. На последних смотреть – вообще одно удовольствие. Выпускники Военно-политической академии имени Ленина стоят со свечками в церкви и истово крестятся на иконостас так же, как раньше в почетном карауле стояли у портретов Маркса и Ленина. А он, Барашков, как выучился на врача, так и будет врачом до самой смерти. Виноват ли он в том, что жизнь его пришлась на время перемен? Если государство не платит ему за то, за что платят во всем мире?
А что говорят, что медицина у нас плохая, так это неправда. У нас бедная медицина, потому что денег на нее не дают. Но бедная и плохая – совсем не одно и то же. Не уверен он, что на Западе без компьютеров, без лекарств, без новейшей аппаратуры смогли бы лечить больных так, как они это делают в своем убогом, обычном реанимационном отделении простой московской больницы. Вон кто приезжает с отдыха из-за границы после столкновения с их страховой медициной рассказывают, что их врачам до наших как до Луны. А что есть и в нашей среде олухи безграмотные, рвачи и сволочи, например такие, как попались вчера его жене, – так среди врачей их столько же, сколько и среди представителей других профессий, нисколько не больше.
Барашков сделал два шага с кресла, чтобы подвинуть штору. Пес с усилием приподнялся на передних лапах и угрожающе заворчал. Барашков попятился, вернулся назад.
– Да лежи, ты, лежи! Ничего я тут не возьму! Не нужна мне твоя штора. Не волнуйся, охранник!
Барашков, плюнув на штору, снова сел в свое кресло. 'Вот так и я, как собака, – думал он. – И все мы в отделении, как этот пес. С перебитыми лапами, пострадавший от халатности, от глупого недосмотра хозяина, превозмогающий боль, поддерживаемый лекарствами, все равно выполняет свой долг охранника и защитника. И будет выполнять, пока не умрет. Но ведь я человек. Почему бы мне не попробовать вырваться из этого замкнутого круга? За жену обидно, за дочку. Она умненькая, хочет учиться. И именно на врача. Я должен же что-то сделать, чтобы ей помочь! Я могу думать, применить свои знания, опыт в другом месте, в другом деле. Сколько докторов сейчас объединились в бригады, оказывают помощь наркоманам и пьяницам, выводят из комы и из запоя. Почему бы не попробовать и нам? Тина не права, что рынок уже занят. Сейчас этих наркоманов столько развелось! Сколотили бы бригаду – Ашот, я и Марина. Ездили бы все вместе или мы с Ашотом по очереди. А Марина нужна. Хорошая сестра всегда нужна. Опять же и она бы зарабатывать стала. Но она, правда, странная в последнее время. Как-то истерично себя ведет. И этот сегодняшний ее выпад против Тины…'
Мысли Барашкова вернулись к сегодняшнему дню. Он вспомнил, как они вместе выходили из больницы. Ашот повел Таню к своей машине. Предложил подвезти и Мышку, но та отказалась и помчалась через дорогу к троллейбусу. А он, Барашков, остался вдвоем с Мариной. Та кивнула ему и пошла. Он посмотрел ей вслед и увидел, как ладно сидит на ней черная курточка, как хорошо сочетается она с Марининой длинной юбкой с разрезом, как блестит на Марининой ноге черный лакированный ботинок на здоровенном каблуке.
– Постой, не хочешь со мной подежурить еще разок, только не в больнице? – спросил он.
– Не в больнице? А где? – Марина нерешительно остановилась.
– В одном богатом доме. Там заболела собака и нужно каждый час делать уколы. А я собак боюсь, – добавил Барашков – и каким-то образом почувствовал, что последнее он сказал зря. – Доход пополам! – сказал он, надеясь исправить положение.
– Да идите вы все к чертям собачьим! – вдруг закричала Марина и, опять отчаянно зарыдав, побежала от него по дорожке.
'Чего это она? Наверное, устала', – только и пожал Аркадий плечами и, последний из всех, вывел свою потрепанную машину с больничного двора.
16
Ашот и Татьяна летели в темноте Садового кольца, как внутри кольца Сатурна, среди желтых и красных огней несущихся рядом машин. Когда Ашот брался за рычаг коробки передач, он касался рукавом блестящего платья Татьяны, что вызывало у него прилив нежного интереса к этой странной девушке, к которой он давно присматривался.
– Ты хорошо водишь машину, – заметила Татьяна. Ашот в ответ улыбнулся. Он вспомнил, что у них дома водить машину считается таким же необходимым делом, как читать и писать. В его детстве особенно престижным считалось иметь черную 'Волгу'. Теперь, когда он вырос, главный начальник их местной администрации имел уже серебристо-бежевый 'Мерседес'. А сам начальник оставался тем же самым. Впрочем, Ашот не был дома уже более шести лет.
Локоны у Татьяны развились. Она заколола их специальным гребнем, свернув в 'бабетту', а две
