Он громко сказал:
– Подвези-ка ты меня на работу! – И назвал остановку.
– Фу! – выдохнула она. – Это в больницу, что ли?
– Да, в больницу.
– Привидится же такое! – Вагоновожатая опять засмеялась, теперь уже над своей ошибкой, включила в салоне свет и тронула трамвай с места.
А на Ольховке, по-осеннему уже пустой и голой, в двух окнах небольшого старого дома все еще горел свет.
Татьяна, обессиленная, пустая, усталая, лежала на смятой простыне без сна и ненавидящими глазами разглядывала потолок.
'Ну и черт с ним, ушел так ушел! Хорош день рождения! Хоть бы все провалились в тартарары!'
Она дрожала от гнева, от злости. Ей хотелось что-нибудь разбить, на кого-нибудь заорать, наконец, стукнуться головой об стенку. Ее перепоняли опустошение и ярость.
Таня встала, прошла в ванную, включила горячий душ. Не обращая внимания на брызги (она терпеть не могла клеенку, противно прилипающую к телу, но защищавшую от брызг пол в ее крошечной ванной), встала под горячие струи. Вода, жалея ее, ласково омывала ее голову, плечи и грудь, стекала ручейками вниз по животу, по ногам, ласкала, успокаивала, убаюкивала. Танины глаза вскоре стали сами собой закрываться. Она вылезла из ванны, накинула толстый махровый халат, прямо в нем залезла под одеяло, угнездилась и закрылась с головой.
'Не пойду завтра на работу! – решила она. – Отосплюсь, позавтракаю со вкусом и пойду гулять по Москве. Пусть потом хоть зарежут!'
Высунула руку из-под одеяла, нащупала выключатель и решительно выключила свет. Но тут слезы принялись вдруг душить ее, и Таня еще немного поплакала, горько, как ребенок. Потом молодой организм взял свое, и сон наконец пришел к Татьяне, лежавшей на мокрой от слез подушке.
Доктор Барашков в это время спал в своей квартире рядом с женой. И снились ему огромная добродушная собака, помахивающая хвостом в комнате с дорогой мебелью, потом – недовольное лицо коллеги-хирурга, который сердито наблюдал, как он, Барашков, почему-то никак не мог вывести очередного больного из наркоза. И наконец приснилась огромная пачка денег, почему-то валявшаяся под ногами на лестнице в его собственном заплеванном подъезде. Во сне Аркадий Петрович какое-то время решал сложную задачу: брать или не брать эти деньги, но потом, вздохнув, поднял пачку и сунул ее в карман. Беспокойно поворочавшись, он перевернулся на другой бок и, обняв жену, уютно засопел ей в плечо.
21
Той же ночью ехали по Садовому кольцу и Валентина Николаевна с Азарцевым.
– Есть ли такой ресторан в Москве, куда бы вы хотели пойти специально? – спросил Азарцев, когда они вывернули на шоссе с лесной дороги.
– Да я почти нигде и не была, – доверительно сказала Тина, – особенно в последнее время. И что делается в Москве, я знаю только из газет, да и их читаю нерегулярно.
– В таком случае доверяете ли вы мне выбор? – спросил Азарцев.
– Полностью, – ответила Тина. – Я совершенно в вашей власти.
Так откровенно выраженное полное доверие (хотя и по такому пустяковому вопросу, как выбор места для ужина) вдруг странно сблизило их с Азарцевым. Оба развеселились.
– Хотите, расскажу вам случай из моей практики? – начал Азарцев, и один за другим, как из рога изобилия, посыпались рассказы, забавные и не очень, но всегда понятные и близкие каждому врачу.
К тому времени, когда их покрытая мелкой изморосью машина уже мчалась по Садовому кольцу, Валентина Николаевна, забыв про усталость и суматошный день, тихонько смеялась своим грудным смехом, а обычно спокойный и уравновешенный Азарцев боролся с сильнейшим искушением, будто ненарочно, погладить ее теплую, кругленькую коленку.
– А вы верите в гомеопатию? – спросил он. Они как раз проезжали мимо кинотеатра 'Форум', рядом с которым светились витрины гомеопатической аптеки.
– Да как-то не очень, – ответила Тина. – К нам в больницу приходил пару раз один деятель, якобы читать нам лекции. Этот гомеопат был такой бледный и такой занудный, что чуть не вогнал всех в сон. А потом оказалось, он просто хотел, чтобы мы дали ему больных на консультацию. Естественно, хотел заработать. Я в своей практике гомеопатические средства не применяю.
– А в нашей клинике, возможно, будет работать гомеопат. Мы должны использовать все возможности для привлечения больных. Как-то один раз я случайно зашел в эту аптеку купить лейкопластырь, так здесь была такая очередь, что я в ужасе убежал. А потом я подумал: раз люди пользуются этим методом, значит, им помогает?
– Не знаю, – Валентина Николаевна только пожала плечами. Они проехали мимо театра Образцова с его остановившимися часами, развернулись под путепроводом, и Азарцев вскоре заглушил двигатель на стоянке в конце Цветного бульвара.
– Если вы доверили мне свой выбор, – сказал Азарцев, – тогда я приглашаю вас в 'Тадж-Махал'.
– 'Тадж-Махал'? Что это такое?
– На самом деле это замечательно красивый дворец-усыпальница в Индии, который один богатый султан построил в честь своей покойной жены, памятник любви. Я видел этот дворец – зрелище необыкновенное. Но пока у нас с вами нет возможности туда съездить, предлагаю посетить ресторан с таким названием. Он, конечно, не так красив, как оригинал, но кухня там восточная, очень хорошая. Я там бываю.
– Что ж, – весело согласилась Тина. – Давайте пойдем туда.
Цветной бульвар лежал перед ними во всей красе. Цветники на нем не разбивали уже лет сто, зато сохранились скамейки, усиженные молодежью и бомжами, старые деревья, усыпанные листьями газоны… Бульвар был пуст, хотя по сторонам, отделенные от его московской тишины ажурной решеткой и фонарями, неслись машины.
– Давайте немного пройдемся! Ноги немного устали, – смущенно пояснила Тина. – И такая красота здесь сейчас!
Через дорогу, несмотря на поздний час, горели витрины кондитерской, в которой когда-то давно Тина с маленьким еще тогда сыном пила чай после утреннего спектакля в театре Образцова. А рядом с кондитерской, как оказалось, все еще существовал мясной магазин, в котором они тогда же, после спектакля, купили для своего Чарли, четырехмесячного щенка, мясные обрезки. Сын тогда смеялся, что все должны быть довольны. Он любил пирожные, собака – мясо.
Около здания цирка сказочно сияли белые шары ламп. Тонконогие изящные лошадки, на спинах которых изгибались танцовщицы, одетые в блестящие капроновые пачки, призывно стучали копытцами на огромных афишах. По улице весело сновала молодежь. А на бульваре все еще было пустынно, только напротив цирка несколько алкоголиков и бомжей заняли скамейки, где посветлее, и разложили на них свой ужин. Тина слегка изменила курс, чтобы незаметно обойти бомжей.
– Какие они несчастные! – сказала она Азарцеву. – Вот мы выписываем из отделения больных, а куда они потом попадают? Хорошо, если сюда, пока не так холодно. Но по ночам температура уже такая, что вполне можно замерзнуть. Если останутся живы, значит, опять попадут к нам.
– Если не согреются тем же, чем отравились, – сказал Азарцев и взял Тину под руку. – А если выпьют чересчур много, то все равно попадут к вам – и дальше все по кругу. Поэтому я вас и зову работать к себе. Но пока мы должны пойти греться сами, потому что никому другому сегодня наша помощь не нужна. Скорее! А то мне кажется, вы тоже замерзли.
Тина не замерзла. Ей было приятно гулять в этом завораживающем моросящем полумраке, она казалась себе романтичной и молодой. Но Азарцев повлек ее с бульвара дальше, на улицу, в ресторан, и она с удовольствием покорилась.
Оформление ресторана было выдержано в прекрасном восточном духе – не какая-то скоропалительно возведенная сакля, из которой одуряюще несет пережаренным шашлыком. Во всем чувствовался выдержанный и утонченный азиатский стиль. Высокие арочные двери поддерживали деревянные колонны с тонкой резьбой. В вестибюле стояли низкие шелковые диваны, а пол устилал огромный ковер. В простенках на полу стояли металлические расписные кувшины с узкими горлышками. На одном из диванов полулежал
