посоветовал ему место, где надо закупать прекрасное вино, причем значительно дешевле, чем французское или испанское. На Востоке ведь производят вина преимущественно крепленые, сладкие. Здесь, в Москве, они не многим по вкусу. Вино к мясу должно быть сухим. Во всяком случае, в Европе привыкли к этому. А Фанагория находится не в Испании, не во Франции, не в Турции, не в Италии и не в Греции. Исторически так называется местность у нас, в Краснодарском крае, неподалеку от Темрюка. Я, кстати, люблю эти вина больше, чем французские или испанские. Они более насыщенные, более вязкие. К тому же, – прищурившись, улыбнулся Азарцев, – надо поддерживать отечественного производителя и изыскивать средства для клиники. Кстати, в нашей клинике больным на обед и ужин, по их желанию, тоже будут подавать вина оттуда. Или из Франции, если кто захочет. У нас в клинике будет хороший повар.
– Вы настоящий делец, – с уважением сказала Тина.
– Деловой человек, так звучит лучше.
– Между прочим, родители моего мужа родом из Краснодарского края, – сказала Тина. – Я много раз бывала у них и пила их домашнее вино, но никогда не слышала такого названия – 'Фанагория'. Как много мне еще неизвестно.
– Не грустите, – ласково прикоснулся к ее руке Азарцев. – Жизнь коротка, искусство вечно. Главное для всех, что вы прекрасный доктор. Кстати, мы подошли к волнующей меня, как администратора, теме. Я понял, что вы замужем. С вашим сыном мы уже познакомились.
– Я замужем, – подтвердила Тина. И по тому, как спокойно, как о чем-то неизбежном, не вдаваясь в подробности, она это сказала, Азарцев понял, что он не должен развивать эту тему. Но почему-то ему стало приятно, что Тина не стала расхваливать достоинства своего мужа и рассказывать о том, как замечательно они живут, а коротко и просто констатировала факт. И только.
– Надеюсь, у вас не будет неприятностей? – Он опять осторожно дотронулся до ее руки. Она поняла.
– Не думаю, что будут, – сказала она. Она действительно так не думала. – Ведь ничего же не было.
– К сожалению, – он сказал так, чтобы она поняла, что он перевел разговор в шутку. Она поняла все прекрасно и улыбнулась в ответ.
И тут принесли плов Это был действительно плов, а не просто пошлая смесь риса и мяса, которую подают в большинстве едальных заведений. Он был пахуч, золотист и насыщен Востоком так, как бывает насыщена им гроздь винограда, спелая хурма и нежные завитки каракулевой шубки. Дымящуюся гору янтарного риса в расписной пиале украшали поджаристые кусочки ароматного мяса вперемешку с дольками прозрачного чеснока и оранжевыми вкраплениями моркови. Черный перец, изюм и барбарис дополняли картину. Зелень подали на блюде отдельно. Горячий лаваш лежал на белоснежных льняных салфетках. Принесли и налили в бокалы вино; старинный хрусталь, преломляя оттенки граната, играл на свету.
– Если я сейчас чего-нибудь не съем, то умру! – сказала Валентина Николаевна, отломила лаваш, попробовала кусочек мяса и в восхищении закрыла глаза.
– Я бы никогда не смогла так приготовить!
– Эта технология отрабатывалась веками, – заметил Азарцев и подумал, что многие женщины стали бы расхваливать собственные кулинарные способности и рассказывать, что надо добавить, чтобы плов стал еще лучше.
– Лучше, чем здесь, приготовить нельзя, – сказала Тина, как бы отвечая на его мысли. – Даже не нужно и пытаться. Надо просто приходить сюда и получать наслаждение. Я понимаю, почему вы здесь частый гость.
– Тогда приятного аппетита, – сказал Азарцев и поднял бокал.
Они ели и пили. Сначала, как водится, пили за здоровье. Потом за успехи в работе. Потом за успехи в совместной работе. Потом за детей. И когда был произнесен последний тост, Тина поняла, что если она съест еще кусочек, то лопнет.
Бритоголовый был начеку – на столе тут же появился чайник. Прекрасный, тонкого фарфора чайник с кипятком, следом – точно такой же, но меньше размером с заваркой и такого же рисунка чайные пиалы. Отдельно принесли какое-то необыкновенно вкусное варенье, лимон и маленькие медовые печеньица. Ничего подобного Тина не пробовала никогда. Она выпила чаю с вареньем, съела печеньице и не только не лопнула, но и захотела еще.
– Это особенность восточной кухни, – сказал Азарцев. – Чем больше ешь, тем больше хочется. Я сделал правильный выбор?
– Говоря языком рекламы, это просто пир вкуса. Как вы откопали такое чудесное место?
– Мой пациент однажды пригласил меня сюда. С этого и пошло.
Бритоголовый человек в смокинге стоял поодаль и ласково улыбался. От выпитого Тина перестала смущаться и смогла разглядеть его лучше. Она поняла, что именно оперировал Азарцев. Его лицо представляло собой красивую загадочную маску, на которой отдельной жизнью жили глаза. Нос, щеки, губы и брови были безукоризненно правильны и красивы, но каким-то чутьем Тина поняла, что кожа его лица ничего не чувствует, и раньше этот человек имел совсем другие черты.
– Вы изменили ему внешность? Зачем? Он преступник? – спросила Тина.
– Конечно, нет, – сказал спокойно Азарцев. – Он пострадал в горящей машине. Его взорвали. Сначала в институте трансплантологии ему сделали пересадку кожи, а уж потом за дело взялся я. И сделал свое дело неплохо. Я сформировал лицо из того, что осталось. Правда, он, к примеру, не может поднять в удивлении брови. Однако рот он открывать может, моргать тоже. Впрочем, веки были почти не повреждены. Но вы бы никогда не подумали, что у него вместо лица – спина, откуда была взята кожа для пересадки.
– Никогда! – торжественно подтвердила Тина.
– Я даже умудрился сформировать что-то вроде естественных складок на лице, чтобы оно было не похоже на дыню с глазами.
– Вам это удалось, – с уважением сказала Тина.
– А потом, – задумчиво произнес Азарцев, – вы же тоже не спрашиваете у поступающих больных характеристику с места работы? А вдруг те, кто лежит у вас, тоже не совсем добропорядочные граждане?
Тина вновь вспомнила свое отделение, вытертый линолеум, одинокую пальму в конце коридора, Валерия Павловича, мотающегося от одного больного к другому… Алкаша, прооперированного днем после кровотечения, кавказца, попавшего на стол после многочисленных ранений, девочку Нику с отравлением уксусной кислотой, буйного 'повешенного' и свою подругу Аню Большакову, которую она собственными руками отдала в неизвестность. И почему-то Валентина Николаевна почувствовала себя виноватой за то, что оставила их, будто предала, пусть даже на миг. Ей захотелось как можно скорее уйти из этого прекрасного ресторана и оказаться снова там, где она чувствовала себя на своем месте.
Азарцев заметил перемену в ее настроении.
– Спасибо за прекрасный вечер и ужин, – сказала Тина. – К сожалению, мне пора.
Азарцев молча отодвинул стул, проводил в гардероб. Пока он подавал спутнице пальто, официант вынес уже упакованные ирисы и розу. Тина прижала цветы к груди, но, упакованные в целлофан, они не пахли. Приятно было снова пройтись по ночному бульвару до стоянки. Пока Азарцев открывал дверцы, протирал стекло, Тина стояла и с удовольствием вдыхала влажный московский воздух. Ресторан почти мгновенно отдалился от нее и застрял где-то глубоко в памяти. Подошел Азарцев, открыл дверцу, чтобы усадить в машину, положил цветы на заднее сиденье. Она молча села.
– Домой? – спросил он, включая двигатель.
И тут Тина ощутила щемящую тоску. Вечер окончен: ей нужно возвращаться домой, разговаривать с мужем и объясняться с сыном, а завтра нужно будет проснуться пораньше и приготовить еду. И эта тоска была столь невыносима, что Тина неожиданно для себя решительно сказала:
– Нет, не домой. Пожалуй, я поеду в больницу.
Азарцев пристально посмотрел на нее, но промолчал.
До больницы они доехали быстро. Тине больше не хотелось задерживать Азарцева, они и так провели вместе много времени. Она мечтала очутиться у себя в кабинете, надеть рабочий халат и некоторое время посидеть в тишине, снова вспомнить вечер во всех подробностях, по минутам. Ей нужно было подумать о предложении Азарцева. А потом все-таки набраться мужества и пойти в ЛОР-отделение выяснить, что же случилось с ее подругой Аней Большаковой. Она должна была узнать правду не дожидаясь утра.
