ноги, – у того простреленного кавказца из соседней палаты тоже нет дома. И у алкаша, наверняка, тоже.
– Да, – согласился Чистяков. – Только те люди – со знаком минус, а наш Ашот – со знаком плюс.
– Кто бы знал, – сказала Тина, – кто и когда расставлял эти знаки…
– А вы-то как здесь оказались? – спросил Чистяков. – Неужели и у вас не сложилось? Судя по букету, не скажешь.
– И я не исключение, – задумчиво сказала Тина. – Вот бы еще точно определить и мое положение относительно оси ординат. – Она обвела взглядом палату. – Где бы взять ведро? В банку мои ирисы не влезут, а уж в нашу крохотную вазочку – тем более.
Понятливая медсестра, слышавшая разговор врачей, тут же принесла Тине большую пластиковую емкость из-под дистиллированной воды. Вместе кое-как они обрезали узкое горлышко ножницами – и вот уже на шатком журнальном столике в ординаторской стоял невиданной красоты букет. Розу Тина подарила сестре, а та поставила ее на стеклянный столик с лекарствами рядом с Никой.
Валентина Николаевна же надела крахмальный халат, в котором она посещала врачебные конференции (старый-то она унесла стирать домой) и решила сходить в ЛОР-отделение узнать, что и как там произошло с ее бывшей подругой.
Ашот безмятежно спал. Чистяков пошел привычным путем в обход по палатам, от одного больного к другому, сестра заварила ему, наконец, чай – и относительный мир и покой на какое-то время воцарились в отделении реанимации.
У их соседей с седьмого этажа было беспокойно. В смотровой ЛОР-отделения вовсю горел яркий свет, и дежурный врач разрывался между послеоперационным кровотечением у девочки восемнадцати лет и инородным телом пищевода у семидесятилетней бабульки, решившей на ночь глядя полакомиться жареной рыбой.
– На ночь, бабушка, в вашем возрасте надо только кефир пить, – чертыхался врач, безрезультатно пытавшийся третий раз захватить щипцами и протащить вместе с трубой эзофагоскопа невообразимо скользкую острую рыбную кость, вонзившуюся в слизистую оболочку. Рядом, в соседнем кресле, сидела девчонка с открытым ртом и вытаращенными от ужаса глазами, а дежурная медсестра прижимала к кровоточащей поверхности миндаликовой ниши марлевый тампон на зажиме.
– Зажим только не выпусти, – говорил ей сквозь зубы дежурный врач, – а то будет еще одно инородное тело.
– Обижаете, начальник, – сказала медсестра и переменила затекшую руку. Рыбную кость в этот момент удалось зажать. Изгибаясь и затаив дыхание, врач потянул эзофагоскоп вместе с щипцами и костью вверх на себя. На минуту время остановилось – но вот доктор вздохнул полной грудью, распрямился и стал рассматривать перед лампой косточку, наконец извлеченную из пищевода на свет божий.
– Ну, какую рыбу-то на ночь ели, бабуля? – спросил, он, и в голосе его послышалось торжество. – Треску, что ли, трескали?
– Да бес попутал, сынок! – радостно закрестилась обретшая речь бабулька, почувствовав освобождение и от кости, и от эзофагоскопа.
– Зубов-то небось нет, а все туда же, как молодая! – улыбаясь, сказал врач и протянул бабульке трофей в марлевой салфетке. – Держи, бабушка, вот она, твоя косточка! – И он с гордостью продемонстрировал острую, довольно крупную, извитую треугольную кость. – Такими костями шкуры шили в доисторическом периоде!
Бабулька заохала и зажала завернутую в марлевый лоскуток кость в высохшем кулачке.
– Ох, вся измучилась я, так было больно! Дай бог тебе здоровья, сынок!
– Да ладно, будем живы – не помрем!
Доктор повернулся на круглом стуле к следующей больной.
– Давай мне зажим и вези бабку в палату! – сказал он сестре и ловко перехватил из ее рук инструмент.
– Да сама я дойду, сама! – засипела бабулька, радуясь, что экзекуция кончилась благополучно, и со всех ног засеменила в палату. Дежурный врач и сестра не выдержали, засмеялись. Но тут со второго кресла, перед которым теперь сидел доктор, раздался стон.
– Доктор, я умру? – неожиданно, еле разборчиво простонала девчушка, которой утром сделали операцию по удалению миндалин.
– А как же! – ответил доктор и спокойно сменил один зажим на другой с чистым тампоном, внимательно осмотрел послеоперационную рану. – Мы все умрем, – философски продолжал он. – Весь вопрос только в том, когда! – он удобнее перехватил зажим. От длительного вынужденного положения спина у него затекла, и даже еще больше, чем курить, доктору хотелось размяться. – Хорошо бы, это случилось не ранее чем лет через восемьдесят. – Он говорил спокойно и размеренно, а сам соображал, что лучше сделать: подождать еще или все-таки ушить рану. Оба варианта имели свои достоинства и недостатки.
– Ну-ка, сиди спокойно, не шебуршись! – вдруг прикрикнул он на больную. Та в ответ застонала: 'А-а, а-а-а!'
– Ну сейчас, детка, сейчас! – успокаивающе заговорил врач. – Ну кто же виноват, что сосуды у тебя расположены близко. И операция была сложная, все ниши были в рубцах, вот и пришлось эти рубцы ножницами пересекать. Поэтому рана кровит сейчас.
– А-а-а! А-а-а! – продолжала стонать девчушка.
– Посмотри в истории, – сказал доктор сестре. – Как у нее со свертываемостью, в порядке?
Сестра нашла анализ, назвала цифры.
– Вроде в порядке, – пробурчал врач. – Значит, сосуд в нише крупный попался. Хрен их знает, как они у нее проходят, эти сосуды, может быть, и атипично. Сделали бы ангиографию, так и проблем бы не было. Слава богу, сонную артерию хоть не зацепили. И то радость немереная.
– В нашей больнице и отделения-то такого нет, чтобы всем ангиографию делать. Это же специальный центр должен быть, – сказала медсестра.
– При чем тут центр? Деньги нужны и руки. Да еще голова. Хотя такие случаи, как этот, встречаются, может, один раз на тысячу, а может, и того меньше.
Девочка стала мотать головой и мычать, что ей больно.
– А кто тебе велел прыгать по коридору после операции! – напустился на нее доктор. – Тебе сказали лежать, значит, надо лежать! Нет, жених к ней пришел, женихаться ей надо вприпрыжку по коридору! Вот и доженихалась!
Сестра быстро закатала девушке рукав халата, сделала укол. Очередной тампон на зажиме в руках доктора опять пропитался кровью. Он быстро взглянул на него, не оборачиваясь выбросил его в тазик, а рука сестры уже протянула новый зажим.
'Блин, был бы лазер! В момент бы остановили кровотечение!' – ругался про себя доктор.
– Все! Ладно! – решил он. – К черту эти тампоны, давай шприц с новокаином и новый лоток с инструментами. Надоело! Не остановить кровотечение простыми средствами. Лучше ушью сосуд.
Девочка вдруг стала заваливаться в кресле.
– Нашатырь быстрее – и держи ее, – сказал врач.
Сестра протянула ватку с нашатырем, шприц с новокаином, стерильный лоток с инструментами, ухватила девочку за плечи. Руки врача работали привычно и споро.
– Ну, вроде все, – сказал он, обрезая лигатуру последнего шва. – Как дела? – закричал он в самое ухо больной. Та осторожно кивнула, боясь закрыть свободный от зажимов рот. – Теперь в палату! Лежать на боку! Все, что во рту набирается, сплевывать в тазик! Никакой еды, поцелуев и женихов! Поняла?
Врач почему-то кричал так, будто у девочки болело не горло, а ухо. Была уже середина ночи, он устал.
Девочка утвердительно помотала головой. Он поднял ее и перетащил в кресло на колесиках. Голые худые коленки у девчонки дрожали так, что было видно невооруженным глазом. Сестра взглянула на доктора.
– Перелей ей четыреста миллилитров плазмы, введи кофеин, кордиамин.
– Поняла, – ответила медсестра.
– Ничего! – потрепал доктор больную по субтильному плечу и пошел мыть руки. – Послезавтра опять
