животных, одаренным уникальными способностями. Он был, как зачастую говорилось, самым удачным творением Бога. Но, во вторую очередь, поскольку его особые качества заключались в проникновении в природу всего живого и в его способностях к управлению, он и сам был и рукой Божьей, и Божьим глазом. Эти соображения вновь и вновь выражались в религиях Третьих Людей, в изображениях божества как смешанного животного, с крыльями альбатроса, с челюстями большого волка, с ногами оленя и так далее. Человеческий же элемент был представлен в этом божестве руками, глазами и половыми органами человека. А между богоданных рук лежал мир со всем его разнообразным населением. Очень часто мир представлялся как продукт примитивного могущества Бога, но также, в процессе развития, радикально измененного и преобразованного, отчасти извращенно, в совершенство, но опять-таки при участии рук.
В большинстве культур, созданных Третьими Людьми, доминировало смутное поклонение Жизни как всеобъемлющему духу, выражавшему себя в мириадах самых разных индивидуумов. И в то же время интуитивная преданность всему живому и смутно осознаваемой жизненной силе зачастую соединялась с садизмом. Потому что изначально подразумевалось: то, что казалось высочайшим благом высшему существу, могло казаться нестерпимым для низших; и, как уже отмечалось, сама боль была признана высшим совершенством этого вида людей – это опять, уже в другом обличье, садизм выставлял себя. Поклонение Жизни как посреднику или объекту было объединено с поклонением окружающей среде, как объекту жизненного субъективизма, как тому, что остается чуждым самой жизни, мешая ее развитию, искажая ее, но тем не менее делая ее вообще возможной и, за счет ее собственного сопротивления, стимулируя высшие проявления. Боль, считалось, была наиболее ярким осознанием священной и всеобщей Цели. Мысль представителей третьей генерации человеческих племен никогда не была систематической. Но точно таким же образом, как описано выше, она стремилась рационализировать свое мрачное ощущение красоты, которая включала одновременно и торжество и крушение Жизни.
2. Дисгрессия Третьих Людей
Таковой была, при беглом описании, физическая и умственная природа третьего человеческого вида. Несмотря на многочисленные крушения, дух Третьих Людей снова и снова возвращался к следованию биологическим интересам на протяжении тысяч разнообразных культур. Вновь и вновь народ за народом выбирались из дикости и варварства в относительную просвещенность; и чаще всего, хотя и не всегда, основной «темой» этого состояния была некая особая склонность то ли к биологическому творчеству, то ли к садизму, то ли к тому и другому вместе. Для человека, рожденного в таком обществе, не существовало определенных доминирующих факторов. В этот период человек был подавлен скорее многосторонностью человеческой деятельности. Он обычно замечал богатство взаимного общения, социальной организации и промышленных новшеств, искусства и размышления – всего, что было изначально в этой общей матрице, и личной борьбы за самосохранение или самовыражение. Однако историк смог бы очень часто разглядеть в обществе, вдобавок к его разнообразному усложнению, некую единственную управляющую струну.
Вновь и вновь далее, с интервалами в несколько тысяч или несколько сотен тысяч лет, человеческое желание перемен производило сильные изменения во флоре и фауне Земли, и время от времени оно оказывалось направленным на задачу переделки и самого человека. Вновь и вновь, по множеству причин, эта попытка терпела крах, и племена вновь погружались в хаос. Иногда, конечно же, в развитии культуры возникал некий промежуточный эпизод, проходивший совершенно в ином ключе. Однажды, на заре истории вида и перед тем, как его природа обрела некоторую стабильность, возникла непромышленная цивилизация глубоко интеллектуального типа, почти напоминавшая ту, что была в Греции. Временами, но не очень часто, третьи племена устремлялись в совершенно нелепую мировую промышленную цивилизацию, по типу американизированных Первых Людей. В большинстве же случаев их интерес слишком сильно замыкался на других делах, чтобы быть связанным непосредственно с механическими устройствами. Но как минимум в трех случаях он не удержался. Из этих трех цивилизаций одна извлекала почти всю свою энергию из ветра и падающей воды, одна из приливов и отливов и одна из подземного тепла. Первая, избежавшая самых тяжелых последствий индустриализации за счет своих ограниченных энергетических возможностей, тлела несколько сотен тысячелетий в бесплодном равновесии, пока не была разрушена какими-то неизвестными бактериями. Вторая, к счастью, была более короткой; но ее пятидесяти тысяч лет неукротимого расточительства энергии приливов оказалось вполне достаточным, чтобы заметно исказить орбиту Луны. Созданный ею мировой порядок со временем рухнул после ряда промышленных войн. Третья продержалась четверть миллиона лет в качестве исключительно разумной и эффективной организации всего мира. В течение большей части ее существования наблюдалась почти полная социальная гармония, со столь же незаметными внутренними противоречиями, как это происходит в огромном улье. Но и эта цивилизация со временем пришла в упадок, на сей раз из-за неудачных попыток вывести особые человеческие типы для специальных промышленных целей.
Индустриализация, однако, была не более чем отклонением, чем-то затянувшимся гибельным и бесполезным в жизни этих племен. Но бывали и другие отклонения. Существовали, например, культуры, сохранявшиеся иногда несколько тысяч лет, которые были основаны на музыке. Такого бы не могло произойти среди Первых Людей, но, как уже говорилось, у третьей генерации человеческих племен был удивительно развит слух и эмоциональная чувствительность к звукам и ритмам. Соответственно, точно так же, как Первые Люди в пору расцвета были ввергнуты в дикость из-за иррациональной навязчивой идеи механического совершенствования и изобретательности, так и Третьи Люди сами подвергали себя многократному уничтожению из-за собственного интереса к управлению биологией, но время от времени именно музыкальный дар гипнотизировал их.
Из этих находящихся под влиянием музыки культур самой замечательной была одна, в которой музыка и религия соединились в форме тирании, не менее жестокой, чем при союзе науки и религии в далеком прошлом. Весьма уместным будет подробно остановиться на нескольких ее моментах.
Третьи Люди были весьма подвластны стремлению к личному бессмертию. Их жизнь была очень коротка, а любовь к жизни – весьма сильным чувством. Им казалось трагическим изъяном в природе существование того факта, что мелодия личной жизни должна или затихнуть, перейдя в мрачное одряхление, или быть грубо оборвана, никогда не повторяясь вновь. И вот теперь музыка обрела особое значение для этой расы. Их занятие ею было столь поглощающим, что они были готовы принять ее как своего рода скрытый смысл и реальность всего окружающего. В свободные часы, вырвавшись из трудной, а иногда и трагической жизни, группы крестьян обычно пытались отвлекаться, вызывая в собственном воображении с помощью пения, свирели или скрипки особый мир, более прекрасный, более реальный, чем их, полный повседневных забот и труда. Концентрируя свой чувствительный слух на неисчерпаемом разнообразии тона и ритма, они воображали, что охвачены живым присутствием музыки и, таким образом, переносятся в куда более очаровательный мир. Нет ничего удивительного, что они верили в то, что каждая мелодия была духом, ведущим свою собственную жизнь внутри музыкальной вселенной. И неудивительно, что они представляли себе, что симфония или хор сами по себе единичные духи, принадлежащие всем их участникам. Неудивительно, что им казалось, что когда мужчины и женщины слушали глубокую музыку, рушились барьеры их индивидуальности, так что они становились одной душой благодаря единению с музыкой. Пророк родился в горной деревушке, где прирожденное поклонение музыке было крайне сильным, хотя и совершенно неформализованным. Со временем он научил свою крестьянскую аудиторию подняться до самого крайнего наслаждения и самой восхитительной печали. Затем, в конце концов, он начал, после размышлений, излагать свои мысли уже по праву великого барда. А позже он очень легко убедил людей, что музыка – та же реальность, а все остальное всего лишь иллюзия, и что живым духом вселенной является чистая музыка, и что каждое отдельное животное и человек, хотя они и имели тело, которое должно умереть и навсегда исчезнуть, имели еще и душу, которая была музыкой и была вечной. Мелодия, говорил он, есть мимолетная скоротечность вещей. Она возникает, и она прекращается. Великая тишина пожирает ее и, по-видимому, растворяет. Течение – вот сущность ее бытия. Однако если для мелодии остановиться
