беззвучно плакать.
Руководство училища вскоре заметило странного человека, каждый год стоящего во время выпуска у решетки забора. Начальник политотдела не раз приглашал его пройти на плац. Особенно настойчивыми эти приглашения стали после того, как в училище узнали, что Бузько – один из первых выпускников сорок первого года. Но он каждый раз отказывался. Макару Капитоновичу было дорого это место за оградой. Ему почему-то казалось, что именно здесь стояла его мама в том роковом июне, когда он спешно уходил на фронт в звании младшего лейтенанта.
Ее расстреляли как жену и мать красных командиров на второй день после того, как немцы вошли в Шяуляй. Выжившие в оккупации соседи рассказывали, что женщину выдал кто-то из литовских националистов. Случайно увидел на улице и тут же донес в комендатуру. После войны Бузько пытался найти этого мерзавца, но не смог…
Макар Капитонович отвлекся от своих воспоминаний. Конечно, СИЗО – тоже своего рода тюрьма, несвобода, но порядки в нем значительно мягче, чем в тюрьме строгого режима. Бузько припомнил, как после завтрака ему приказали собираться с вещами на выход. Потом долго держали в отдельном боксе, видимо, формировали этап. Потом вывели на тюремный двор, посадили в автозак, повезли. Потом был страшный удар по машине, в автозак ворвались какие-то люди, вытащили его из «стакана»…
Кряхтя, стеная и проклиная все известные ему излишества, Макар Капитонович сел на кровати и энергично потер виски пальцами.
–?Эй, живой кто есть? – крикнул он сиплым голосом. – Воды принесите!
Где-то в глубине дома тихо скрипнула половица, через минуту в комнату к Бузько вошел улыбающийся хозяин хутора. Голова у него была повязана мокрой тряпкой, на лице, несмотря на улыбку, написано неподдельное страдание.
–?Лабас ритас, Макар Капитонович, – поздоровался он как можно доброжелательней.
–?Издеваешься, лабус чертов? – буркнул старик. – Какое к черту «доброе утро», когда я с похмелья болею и ничего толком не помню…
Винславас укоризненно покачал головой и сел рядом с Бузько, протянув ему большую эмалированную кружку с зеленовато-желтой, мутной жидкостью. Макар Капитонович жадно прильнул к ней. В кружке был холодный, терпкий квас домашнего приготовления.
–?Старый ты уже, товарищ Бузько, – грустно проговорил Винславас, глядя перед собой, – а все такой же грубиян. Никак не можешь свои кацапские замашки бросить…
Макар Капитонович чуть не поперхнулся квасом.
–?Но-но, ты говори, но думай, – попробовал он разозлиться, но тут же сморщился от боли. – Кто ж ты еще, если не лабус? Напоил меня вчера, песий сын. Это вам, молодежи, все нипочем, а мне, между прочим, девятый десяток доходит. Могли бы и пожалеть старика…
–?Нашел молодого, – насмешливо возразил Винславас, – тебе девятый доходит, а я восьмой разменял. Невелика разница…
Некоторое время старики сидели молча, думая каждый о своем.
Венславе Винславас в прошлом был партийным руководителем достаточно высокого ранга. Второй секретарь горкома партии, депутат Верховного Совета Литовской ССР, председатель комиссии партийного контроля горкома. По «табели о рангах» ему полагалась персональная машина, трехкомнатная квартира, дача в престижном месте, прикрепление к спецбуфету. Возможно, частично из-за потери былого статуса он категорически отказался принимать нововведения демократического общества, из-за чего едва не угодил под волну репрессий, которые демократы с удовольствием проводили против всех тех, кто открыто не принимал новые порядки.
Была и еще одна причина для упрямства Винславаса. Выросший в семье такого же партруководителя, каким стал он сам, юный Венславе вынес из прошлой жизни одну непреложную истину: как отдельное государство Литва сформировалась только в девятнадцатом году при непосредственном участии и с одобрения большевиков. Компартия Литвы, образовавшаяся после октября семнадцатого года, дала ему и его семье все, о чем только можно было мечтать в СССР. Поэтому коммунистическую партию, считал Винславас, надо любить и лелеять. По своим убеждениям он был не ортодоксом, а скорее функционером- приспособленцем. Новая власть в республике обидела его тем, что отняла надежды на безбедную старость. Но самое главное, лишила всех накоплений.
Подаваясь в отшельники, бывший второй секретарь горкома партии крупно поругался с семьей. И хотя впоследствии состоялось некое подобие примирения, полной гармонии в отношениях с женой и детьми не наступило. Как не произошло примирения с новой властью и установленными ею порядками. Живя на хуторе, Винславас, конечно же, выпал из активной государственной жизни, но никогда не упускал случая и возможности показать демократам свой «коммунистический кукиш», частенько нарушая новое законодательство. Сознательно укрывая у себя беглых преступников, и в частности сына своей племянницы Айдаса, Винславас считал себя бунтарем, потому что Гирдзявичус, по его мнению, тоже не любил демократов и только поэтому часто нарушал законы.
–?Куда ты теперь собираешься идти, Макар? – тихо спросил Винславас, когда пауза показалась ему затянувшейся. – В Литве тебе жить не дадут… Я мог бы тебя спрятать у себя, но как долго ты продержишься в подполье?
–?А кто его знает, – честно признался Бузько. – Я теперь ничего сам не решаю, за меня решают. Как мне жить, что мне делать, где жить… Ты же помнишь, когда вся эта кутерьма с независимостью началась, я твердо решил, что останусь здесь, в Литве. Некуда мне было ехать… И вот что из этого вышло.
–?Не ты один такой, – со вздохом ответил Винславас. – Ну, ты-то хоть русский, понятно, за что страдаешь. А я? Я, чистокровный литовец, сам видишь, где оказался…
–?А я всегда говорил, что советскому человеку свобода противопоказана, – ядовито ухмыляясь, проговорил Бузько. – А вам независимости захотелось…
–?Мне не хотелось, – обиженно ответил Винславас. – Я и так был независим. Всегда и во всем…
–?Поэтому тебя никто и не стал слушать, – ехидно закончил Бузько, допивая квас и ставя кружку на пол. – Поперли из власти как вредный элемент, и все дела… Кстати, где эти прохиндеи, которые меня сюда привезли?
–?Во дворе, – недовольно пробурчал Винславас, вставая с кровати. – Обсуждают что-то с самого утра… – И неожиданно предложил: – Похмелиться хочешь?
–?Только по чуть-чуть, – быстро ответил Макар Капитонович, тоже вставая на ноги. – А то я вас, литовцев, знаю, вы любого русского перепьете…
–?Уж кто бы говорил про это, а тебе лучше помолчать, – рассмеялся Винславас. – Пойдем, каторжник!
Глава 15
Разведчики прекрасно понимали, что долго задерживаться на хуторе им нельзя. Прежде всего из-за того, что срок для выполнения операции по освобождению Бузько и переправки его в Россию был ограничен неделей, из которой четыре дня уже прошли. Однако Гирдзявичус настаивал на том, что надо выждать не менее двух дней. По его словам выходило, что этого времени будет достаточно для того, чтобы активность полиции немного поубавилась. И тогда, авторитетно утверждал Айдас, можно будет почти беспрепятственно перейти российско-литовскую границу где-нибудь в районе Пагегяя.
Конец всем спорам положил Демидов.
–?Вот что, ребята, – проговорил он решительно на второе утро их пребывания на хуторе. – Вы можете спорить хоть до потери сознания, но окончательное решение все же принимает старший группы. А оно такое: уходим сегодня же днем. И пробираться будем не к российской границе, а к белорусской. Так надежнее.
–?У тебя все в порядке с головой? – насмешливо поинтересовался Гирдзявичус. – Ты на карту посмотри, где Беларусь, а где мы.
–?А я тебя, Айдас, с нами и не зову, – холодно отозвался Демидов. – Спасибо тебе, конечно, за помощь, но дальше наши дорожки, судя по всему, расходятся. Извини…
Литовец исподлобья посмотрел на Купца, но ничего не сказал, всем своим видом говоря, что насчет дорожек, которые расходятся, Демидов явно погорячился.
–?А с дедом нашим как быть? – спросил Локис. – Он, по-моему, никуда идти не собирается. Его и здесь
