хлеба с сыром? Или пирожок с пикулями?
Эдмунду Декурси давно хотелось написать руководство по продаже предметов искусства, основанное исключительно на талантах Уильяма Аларика Пайпера. В своей области Пайпер был истинным гением. Для каждой жертвы у него имелись свои интонации и своя манера поведения. Он умел уговаривать. Умел подкупать. Умел запугивать. Умел вдохновлять. Умел льстить. Он умел превозносить достоинства картины, которую продавал, и изображать презрение в отношении картины, которую продавали ему. И частенько это была одна и та же картина.
Сейчас Декурси и Пайпер находились в одной из столовых Траскотт-парка в обществе Джеймса Хэммонд-Берка. Гости сидели на софе слева от камина; на Пайпере был темно-синий костюм и сверкающие черные туфли. Хэммонд-Берк устроился напротив них в кресле, из-под продранной обивки которого торчал пучок конского волоса. По обе стороны от гигантского зеркала висели портреты предыдущих Хэммонд- Берков. В левой части зеркала зияла длинная трещина. Рафаэль, все еще в оберточной бумаге, занимал почетное место между Декурси и Пайпером.
— Мистер Хэммонд-Берк, — начал Пайпер тихим, вкрадчивым тоном, — позвольте сказать вам, какое это было удовольствие — нет, какая честь — провести в обществе вашего Рафаэля тот краткий отрезок времени, в течение которого он был вверен нашему попечению! Какие линии! А палитра! Какая красота и невинность! То, что этому шедевру удалось сохраниться до наших дней, поистине можно счесть благословением Божьим.
Хэммонд-Берк открыл рот, собираясь заговорить. Но Пайпер опередил его:
— Разумеется, мы привезли ваше сокровище обратно. Только вы можете вынести окончательное решение, от которого будет зависеть его судьба. Картина была осмотрена лучшими лондонскими экспертами. Конечно, ни у вас, ни у нас нет и тени сомнения в том, что это подлинный Рафаэль, но мне нет нужды напоминать вам, что в наше время всякое случается. Всегда может найтись шарлатан, который вопреки очевидности, вопреки тому, что говорят наши глаза, что подсказывает нам сердце, коли на то пошло, вдруг примется отрицать, что «Святое семейство» действительно принадлежит кисти Рафаэля. Эксперты подтвердили то, что мы знали и так: ваша картина подлинная. А это означает, хоть и оскорбительно в присутствии такой святыни заводить разговор о деньгах, — Уильям Аларик Пайпер сделал паузу, бросив почтительный взгляд на шедевр в оберточной бумаге, — так вот, это означает, что картина будет оценена согласно ее истинной стоимости.
Пайпер снова умолк. Хэммонд-Берк не преминул этим воспользоваться.
— Сколько? — спросил он. Это был, вспомнилось Декурси, в точности тот же самый вопрос, какой он уже слышал от Хэммонд-Берка во время своего предыдущего визита. Для такого мастера своего дела, как Пайпер, момент был наивыгоднейший. Декурси подумал, что высокопарная риторика сейчас едва ли может сослужить его компаньону хорошую службу. Хэммонд-Берк был не из тех, кого мог задеть за живое красноречивый оратор, будь то Демосфен, Цицерон или Уильям Аларик Пайпер. Но на ходу сменить одну роль на другую — это ведь не так просто.
Однако Пайпер не замешкался ни на секунду. Его ответ был таким же прямым и грубым, как заданный ему вопрос.
— Сорок пять тысяч фунтов, — сказал он. Потом пошарил у себя в нагрудном кармане, достал оттуда чек и протянул хозяину.
Хэммонд-Берк взглянул на него. Наверное, такой суммы на чеке он не видел еще ни разу в жизни. Выдать Джеймсу Хэммонд-Берку, значилось там, ровным счетом сорок пять тысяч фунтов. Интересно, подумал Декурси, может быть, у его спутника заготовлено несколько чеков на разные суммы, и поменьше, и побольше? Откуда он тогда знает, что вынет правильный? Было бы, мягко говоря, неудобно, если бы выписанная Пайпером сумма оказалась тысяч на десять меньше той, которую он только что назвал вслух.
— Благодарю вас, — произнес Джеймс Хэммонд-Берк, не в силах отвести глаз от проставленной на бумаге магической цифры. — Но у меня есть к вам несколько вопросов, мистер Пайпер. — У него был такой вид, словно он готовился потребовать больше денег. — Это ваше окончательное предложение?
Пайпер наклонился вперед с заговорщическим видом.
— Мистер Хэммонд-Берк, — сказал он, — поверьте мне на слово. Я беззаветно люблю живопись. В ней я черпаю вдохновение, в ней заключена моя жизнь. — Ну же, переходи к делу, мысленно поторопил компаньона Декурси. — Нашим нерушимым правилом всегда было предлагать обладателям подобных шедевров самую высокую цену. Еще в поезде на пути сюда Эдмунд называл менее значительную сумму. Гораздо менее значительную, мистер Хэммонд-Берк.
Пайпер подождал, пока мысль о менее значительной сумме не угнездится в самых потаенных глубинах сознания Хэммонд-Берка. Затем опять откинулся на спинку софы.
— Но я переубедил его. Я не отступлю от своих слов. Ни пенни больше — но, само собой разумеется, и ни пенни меньше.
Декурси пристально наблюдал за лицом Хэммонд-Берка. Алчность и беспокойство отражались на нем в равной пропорции.
— Сколько вы возьмете за нее при продаже? — спросил он.
Декурси, откинувшись назад, смотрел, как развивается действие. У него было лучшее место в партере. Какой Пайпер появится на сцене сейчас?
— Не имею ни малейшего понятия, — ответил его компаньон. Декурси знал, что это ложь. У Пайпера был на примете по крайней мере один американский миллионер, владелец Бостонской железнодорожной компании Уильям Маккракен. А может, и еще кто-нибудь.
— Пока я ничего не могу сказать на этот счет, — продолжал Пайпер, грустно качая головой. — Все зависит от рынка, от того, кто и в какой момент пожелает ее купить. Хотя это, безусловно, достойно сожаления, но, мистер Хэммонд-Берк, признаюсь вам, что прекрасные творения рук человеческих, подобные вашему Рафаэлю, точно так же зависят от прихотей и капризов рынка, как и любой другой товар, вроде пшеницы или картофеля. Возможно, нам удастся получить за него пятьдесят тысяч фунтов. Я буду приятно удивлен, если мой прогноз сбудется.
Тут ты не соврал, старый мошенник, — ты и впрямь будешь здорово удивлен, подумал Декурси. Ведь ты уже рассчитываешь получить за содержимое этого перевязанного бечевкой пакета семьдесят пять, а то и все восемьдесят тысяч.
— Впрочем, картина вполне может быть продана и за сорок тысяч, и за тридцать пять, и даже за тридцать, хотя это уже весьма низкая цена. Иногда на поиски подходящего покупателя уходят целые годы. От всей души советую вам, мистер Хэммонд-Берк, взять сорок пять тысяч сейчас.
Хэммонд-Берк уставился в пол. Мы можем потерять все, мелькнуло в голове у Декурси — в ближайшие несколько секунд добыча способна ускользнуть из сетей, так тщательно расставленных его компаньоном.
Но Уильям Аларик Пайпер тоже почувствовал грозящую им опасность.
— Мы готовы предложить вам еще кое-что, мистер Хэммонд-Берк, — снова заговорил он. — Разумеется, в том случае, если вы решите продать Рафаэля. Мы с удовольствием отправим к вам одного из наших специалистов, с тем чтобы составить подробную опись ваших картин. Возможно, среди них таятся и другие шедевры. Такое на моей памяти часто случалось. Работа неизвестного английского художника может оказаться подлинником Гейнсборо, а в каком-нибудь загадочном венецианце вдруг узнают самого Джорджоне. Наш специалист осмотрит дом и внимательно изучит все, что в нем найдется. Результаты его труда будут запечатлены на бумаге с вашим фамильным гербом, перевязаны ленточкой и вручены лично вам. Конечно, Гейнсборо и Джорджоне стоят дешевле Рафаэля, но и за них порой удается получить тысяч десять — пятнадцать.
Пайпер остановился, чтобы оценить эффект, произведенный его словами. Хэммонд-Берк посмотрел на чек, который держал в руке.
— Очень хорошо, джентльмены, — сказал он. — Вы меня убедили. Я принимаю ваше предложение.
