оказаться Гейнсборо. А может и не оказаться. Ожидание разжигает алчность.
— Думаю, вам лучше пройти со мной, мистер Хэммонд-Берк, — твердо произнес Джонстон. — Я хочу вам кое-что показать.
— Что? — спросил Хэммонд-Берк. — Какого черта? Нашли что-нибудь стоящее?
— Думаю, вам стоит посмотреть самому, мистер Хэммонд-Берк, — ответил Джонстон и повел сердито бормочущего владельца через весь дом обратно в свою комнату на верхнем этаже. — Вот! — воскликнул он, став на пороге и эффектным жестом указывая на стул с картиной.
Джеймс Хэммонд-Берк пересек комнату и воззрился на полотно.
— Что это такое, по-вашему? Где вы ее нашли?
Родерик Джонстон взял со стола специальную кисточку и принялся очень аккуратно сметать пыль с поверхности холста. Картина очищалась легко — да это и неудивительно, подумал Джонстон, если учесть, что она провела на чердаке всего несколько дней.
— Я нашел ее на чердаке, — ответил он. — Похоже, она пролежала там не один год. Возможно — всего лишь возможно, — что это Гейнсборо. — Он уже успел очистить от пыли добрую половину холста. Теперь четыре фигуры и аллея за ними были видны ясно. — Конечно, я должен буду забрать ее с собой. Кроме того, мне надо взглянуть вот на эту стопку писем, которую я обнаружил рядом с полотном. — Джонстон кивнул на несколько лежащих на стуле документов, написанных по большей части чернилами восемнадцатого века на соответствующей бумаге. — Надеюсь, они смогут нам кое-что подсказать. А пока утверждать что-либо определенное еще слишком рано.
— Значит, Гейнсборо, — сказал Хэммонд-Берк, задумчиво ероша черную шевелюру. — Гейнсборо, провалиться мне на этом месте… И сколько он может стоить?
12
Пауэрскорт нашел своего зятя Уильяма Берка в его кабинете — он сидел там среди рассыпанной по ковру бумаги, точно в заснеженном поле. Кудрявый племянник встретил дядю с восторгом.
— Добрый вечер, дядя Фрэнсис. Вы пришли навестить папу? — с невинным видом спросил девятилетний Эдвард Берк. Пауэрскорт взглянул на детские каракули, которыми были испещрены валявшиеся на полу листки. Похоже, все они представляли собой различные версии и варианты таблицы умножения на семь. Не все цифры были такими, как помнилось Пауэрскорту. Разве восемь, умноженное на семь, дает шестьдесят три? И неужели семью девять действительно равняется ста семидесяти четырем?
Он весело улыбнулся племяннику.
— Добрый вечер, Эдвард, — сказал он. — Я вижу, ты помогаешь отцу изучать арифметику. Очень мило с твоей стороны.
Из кресла у камина, где сидел отец Эдварда, донесся громкий стон. Эдвард Берк поднял с пола свой лучший карандаш.
— Наверное, вам нужно поговорить о делах, — сказал он со светской любезностью, которая плохо вязалась с его возрастом, но свидетельствовала о том, что в будущем мальчик далеко пойдет. — Я могу быть свободен, папа?
Пауэрскорт понял, что его визит стал для младшего Берка истинным подарком судьбы, избавлением от мук, которые несли с собой таблицы и арифметические вычисления.
— Да, Эдвард, ступай, — устало сказал его отец, опускаясь на колени. Он собрал разбросанные листки и сердито швырнул их в камин.
— Честное слово, Фрэнсис. — Уильям Берк был женат на второй сестре Пауэрскорта, Мэри, и постепенно наращивал свое влияние в лондонском Сити. От ежедневных арифметических операций с огромными цифрами полностью зависело его благосостояние. — Это безнадежно. Совершенно безнадежно. Таблица умножения на семь для Эдварда — все равно что для меня санскрит. Что из него получится? В его возрасте я знал все эти дурацкие таблицы вплоть до двенадцати в квадрате. Не такие уж они трудные, правда?
— Я уверен, что рано или поздно все утрясется, — дипломатично заявил Пауэрскорт.
— Мне бы твою уверенность, — откликнулся встревоженный отец. — Даже когда ему объясняешь, что можно попросту прибавлять по семерке, и то ничего не выходит. Трижды семь — это всего лишь семь плюс семь плюс семь. И так далее. Пустая трата времени.
Пауэрскорт подумал, что и его, пожалуй, сбило бы с толку предложение посчитать, сколько будет семь плюс семь плюс семь. Лучше сменить тему, решил он.
— Уильям, мне нужен твой совет. Это касается американских миллионеров.
Берк явно приободрился и раскурил большую сигару, чтобы стереть из памяти неудачи сына в арифметике.
— Валяй, Фрэнсис, — ответил он. В том, что касалось финансов, Берк чувствовал себя как рыба в воде.
— Я расследую причины смерти одного искусствоведа по имени Кристофер Монтегю, — начал Пауэрскорт, зная, что его зять столь же осмотрителен, сколь и богат. — Он писал статью о выставке художников-венецианцев, которая недавно открылась в Лондоне. В ней сообщалось, что большинство картин на этой выставке — подделки, как старинные, так и недавние. Примерно процентов девяносто. — Пауэрскорту показалось, что Берку будет приятно услышать такую оценку в цифрах.
— Бог ты мой, — сказал Берк. — Это не та ли выставка, что в Галерее Декурси и Пайпера на Олд- Бонд-стрит? На днях Мэри меня туда затащила. Откровенно говоря, в восторг я не пришел. Тоска зеленая — все эти Благовещения с радостными Девами, непорочные Мадонны с младенцами, скорбные Спасители на кресте. А на заднем плане непременно какое-нибудь несчастное итальянское захолустье, где наверняка полным-полно слепней и москитов. Ну и при чем тут американцы?
— Американцы, как ты прекрасно знаешь, Уильям, — сказал Пауэрскорт, — сейчас как раз начинают скупать такую продукцию. Статья Монтегю так и не появилась в печати. Никому не известно, что большинство картин — фальшивки. Как по-твоему, кто-то должен предупредить наших заокеанских гостей?
Берк подобрал последний листок бумаги, валявшийся рядом со стулом. Четырежды семь, было написано на нем детской рукой, равно сорока семи. Семью семь — семидесяти семи. Он снова затянулся сигарой.
— Очень благородно с твоей стороны, Фрэнсис. Однако если только англо-американские отношения в настоящий момент не находятся на грани вооруженного конфликта, мой ответ — нет.
— Но почему? — спросил Пауэрскорт.
— Если все жители Лондона и Нью-Йорка примутся оповещать тех, кто обитает по ту сторону океана, о подделках и товарах сомнительного качества, телеграфные линии будут хронически перегружены.
Вид у Пауэрскорта был озадаченный.
— Ну хорошо, позволь мне объяснить. — Уильям Берк подался вперед и устремил взгляд в камин. Там обращались в золу последние остатки умственных усилий его сына. — Подумай о двух огромных биржах, Лондонской и Нью-Йоркской, — снова заговорил он. — Каждая их них постоянно старается заинтересовать другую своими новейшими товарами. Это похоже на игру в теннис с той разницей, что мячики, ударяясь о землю, могут взрываться. Мы пытаемся заинтересовать их каким-нибудь сомнительным вложением в Латинской Америке, которое едва ли окупится. Они в ответ шлют нам предложения о покупке акций «Род- Айленд стил», которые почти наверняка не принесут никаких дивидендов. Мы отвечаем совсем уж нахальным предложением финансировать горнодобывающую компанию в отдаленной части Борнео, которую большинство учредителей не способно даже найти на карте. Они пытаются всучить нам подмоченные акции американских железных дорог. Ни в одно из этих предприятий разумный человек не рискнул бы вкладывать свои сбережения, но дела все равно идут.
— Подмоченные акции? — спросил Пауэрскорт. — Как вам, черт возьми, удается их намочить?
— Вот тебе прекрасный пример, с которым я столкнулся только вчера. Сейчас ты поймешь, как все
