24
Родерик Джонстон, в пятницу утром вызванный Пью для дачи показаний, с трудом втиснулся на свидетельское место. Он башней возвышался над всеми, кто присутствовал в зале, включая секретаря, делающего записи у себя за столиком, и самого судью Брауна — представительного господина в черной мантии, посматривающего то на присяжных, то на гиганта свидетеля, то на Чарлза Огастеса Пью, который собирал бумаги и неспешно поднимался на ноги.
Позади Пью, в первом же ряду, сидел Пауэрскорт: молодой помощник адвоката перекладывал папки прямо перед ним. А зал за его спиной был набит битком. Видимо, по городу пронесся слух, что сегодня в суде ожидают сенсации. Сзади, уже занеся карандаши над своими смертоносными блокнотами, сидели представители прессы — шакалы, привыкшие развлекать своих читателей историями о пороках, адюльтере, убийствах, совершенных неведомыми злодеями, и о прочих преступлениях. Процессы по делам об убийствах всегда вызывали у публики живейший интерес — по занимательности с ними могли поспорить разве что известия об очередных поражениях британской армии в Южной Африке. Пять дней назад атака лорда Метьюэна была отражена под Магерсфонтейном, всего в нескольких милях от осажденного гарнизона в Кимберли.
— Вы Родерик Джонстон, главный хранитель отдела Возрождения Национальной галереи, ныне проживающий в доме номер три по Ривер-террас в Мортлейке?
Сегодня голос Пью был ровным и невыразительным.
— Да, это я, — прокатился по залу звучный голос Джонстона.
— Скажите нам, пожалуйста, мистер Джонстон, каков ваш оклад в галерее?
— Возражаю, милорд, возражаю. — Сэр Руфус Фитч кипел от негодования. — Мы занимаемся делом об убийстве, а не выяснением финансового положения свидетелей!
— Мистер Пью? — Пауэрскорт вспомнил, как Пью говорил ему, что пока счет в этом процессе по возражениям — один-один. До сих пор судья проявлял беспристрастие. Пью побился об заклад со своим помощником, что под конец принятых возражений со стороны обвинителя будет гораздо больше.
Пью слегка улыбнулся судье, но глаза его обегали присяжных.
— Милорд, защита намеревается показать, если нам позволят представить наши аргументы без помех, что финансовое положение свидетеля имеет прямое отношение к нашему делу. Мы собираемся показать, что если бы мистер Монтегю не погиб, то доходы мистера Родерика Джонстона подверглись бы существенному сокращению. Мистер Джонстон был последним, кто видел мистера Монтегю в живых. Мы хотим показать, что смерть Монтегю была ему выгодна. Благодаря ей он сохранил целое состояние.
— Должен предупредить вас, мистер Пью, — сказал судья с легким оттенком угрозы в голосе, — что для такой линии допроса нужно иметь очень веские основания. Надеюсь, они у вас есть. В настоящее время, сэр Руфус, возражение отклоняется.
— По моим оценкам, мистер Джонстон, — продолжал Пью, — одно только жалованье в галерее не может обеспечить такой образ жизни, какой ведете вы: у вас дорогой особняк на берегу реки, вы часто ездите за границу. Я прав?
Джонстон чуть покраснел.
— Возможно, — угрюмо ответил он.
— Пожалуйста, не поймите меня превратно, мистер Джонстон, — промурлыкал Пью. — Здесь никто не считает зазорным умение человека немного подработать на стороне. Боже упаси! Но не могли бы вы сообщить суду, каков главный источник ваших, так сказать, дополнительных доходов?
— Я написал несколько книг, — с вызовом ответил Джонстон. — Еще помогаю устраивать выставки… ну и так далее.
— Ну-ну, мистер Джонстон, джентльмены на скамье присяжных обладают достаточным житейским опытом и вряд ли поверят, что этих средств хватило бы на переезд из скромного обиталища на севере Лондона в шикарный дом в Мортлейке, выходящий окнами на Темзу. — Краем глаза Пью увидел, как сэр Руфус вновь поднимается с места, и поспешил добавить: — Но отдельные достоинства вашего жилища нас сегодня не интересуют. — Сэр Руфус медленно опустился обратно. — Будьте добры, скажите, занимаетесь ли вы определением авторства картин? Однако прежде чем вы ответите на мой вопрос, позвольте мне кратко пояснить присяжным, что означает эта процедура.
Сэр Руфус выглядел крайне раздраженным. Видимо, ему очень хотелось напомнить публике, что они рассматривают дело об убийстве, а не слушают лекцию в Национальной галерее.
— Представьте себе, что вы богатый американец, — сказал Пью, не сводя глаз с присяжных. — Вы сделали миллионы на стали, угле или железных дорогах. У вас великолепные дома в Ньюпорте, в штате Род-Айленд, и на Пятой авеню в Нью-Йорке.
— Прошу вас, мистер Пью, ближе к делу, — сердито проговорил судья Браун. — Сначала вы косвенно критикуете человека за то, что у него большой дом. Теперь вы рассказываете нам истории об американских миллионерах. Может быть, вам пора сформулировать свою основную мысль?
Это уже два, подумал Пауэрскорт. Пускай сэр Руфус молчит, но реплику судьи определенно можно засчитать как очередное возражение в адрес Пью. Но адвокат был невозмутим.
— Сейчас я ее сформулирую, милорд. — Он вежливо улыбнулся судье и продолжал: — Многие из этих богатых американцев приезжают в Европу покупать картины. Они стремятся собрать коллекции из работ старых мастеров. И ходят по художественным галереям — здесь, в Париже и в Риме. Но как им узнать, подлинная перед ними картина или нет? Как убедиться, что это не фальшивка? А вот как. Они или сами продавцы картин отправляются к специалисту — такому, как мистер Джонстон, — и просят его провести экспертизу. Если он говорит, что картина действительно написана Тицианом, покупатели отбрасывают свои сомнения. Они платят за этого Тициана крупную сумму. А картина, не прошедшая экспертизы, практически ничего не стоит. Верно ли я изложил суть дела, мистер Джонстон?
И Пью одарил свидетеля очередной улыбкой.
— Пожалуй, более или менее верно.
— Скажите мне, мистер Джонстон, — Пауэрскорт почувствовал, что Пью готовится выстрелить из своего самого тяжелого орудия, — не обращались ли к вам недавно с просьбой провести экспертизу картины Рафаэля?
Пьянки Джонни Фицджеральда с носильщиками и мелкими служащими из галерей Олд-Бонд-стрит начинали приносить свои плоды. Джонстон побледнел. Он ответил не сразу.
— Да, обращались.
— И вы сказали, что картина подлинная, мистер Джонстон? — Теперь пристальный взгляд Пью был прикован к свидетелю.
— Сказал, — отозвался Джонстон с таким видом, словно ему очень хотелось очутиться где-нибудь в другом месте.
— Будьте добры, сообщите суду, за какую сумму был продан этот Рафаэль.
— По-моему, за восемьдесят пять тысяч фунтов, — сказал Джонстон. По рядам пронесся ропот удивления. Репортеры в задней части зала лихорадочно строчили в блокнотах.
— И каково было ваше вознаграждение за то, что вы определили авторство картины?
— Я не уверен, что помню точную цифру… — начал Джонстон.
— Я напомню вам, — сказал Пью. — Ваше вознаграждение составило двенадцать с половиной процентов от восьмидесяти пяти тысяч фунтов. Иными словами, десять тысяч шестьсот двадцать пять фунтов звонкой монетой — и все это только за то, что вы посмотрели на картину и сказали, что она подлинная.
Десять тысяч шестьсот двадцать пять фунтов были суммой, которую едва ли заработали бы за целую жизнь все члены жюри присяжных, вместе взятые. Они в изумлении уставились на человека, который ворочал такими деньгами.
— Я хотел бы подчеркнуть, мистер Джонстон, — Пью чувствовал, что судья снова понемногу теряет хладнокровие, — что, если бы Кристофер Монтегю остался в живых, вы утратили бы положение ведущего специалиста по определению авторства картин. Он заменил бы вас. И ваши дополнительные гонорары, эти
