картины за сто миллионов долларов. Из-за художественного шедевра. Висела, значит, у одной бедной женщины подлинная картина Рафаэля, изображающая голую тетку по имени Маша. А женщина та не знала, какой ценностью обладает. Пронюхал про ту голую Машу вор в законе. И маньяк, с Колымы сбежавший, тоже пронюхал. Пришли они поздней ночью к хозяйке, дали ей по голове, а картину поделить не смогли. И вору голая Маша нравится, и маньяку. Сцепились они в схватке смертельной, и отчикал маньяк вору голову острым ножичком…
Но не только о последних городских новостях на кухнях наших судачат. Своих проблем, что ли, мало? У дочки Лены опять «неуд» по физике, а она в институт собралась поступать, подтянуть надо бы… Соседского пацана Сережу на Кавказ служить забирают – ох и наплачется же его мать!
И когда только эта жизнь паскудная закончится?
5
– Иван… Иван, вылазь, уехали они только что.
Катюша на пороге времянки стоит. Стоит и головой разбитой вертит – то в раскрытую дверь взглянет, то наверх, на люк раскрытый, в потолке чернеющий.
Спустился Зарубин по лестнице, отряхнулся от щепок, к одежде налипших, и – к Кате:
– Ну, что говорят?
– О тебе справлялись.
А потому Катя всхлипывает, что жалко ей все-таки Колю…
Какой-никакой, а живой человек все-таки… Хоть и попил он Катюшиной кровушки изрядно, но не по вине, как говорится, кара…
– Да ладно. – Иван вздыхает. – Колю-то уже не воротишь… Хорошо, что хоть ты жива-здорова осталась!
– Но кому он помешать мог, а?
– Неужели неясно, Кать! Не Колю зарезать хотели, а меня… То ли не рассмотрели как следует в темноте, то ли вспугнул их кто-то…
– Они – это кто?
– Думаю, что кавказцы с Климовки. Менты наши до беспредела такого еще не дошли – по ночам людей сонных в кроватях резать. Ладно, Катюша, пойду я. – Иван говорит и, обрез под полой куртки поправив, к открытой двери шагнул.
– Куда же ты! Хоть до вечера пережди!
– Не затем я приехал сюда, чтобы ждать. Вон скоро две недели, как домой вернулся, а к главному так и не приступил.
– Это ты о Валере Титове покойном? Точнее, об убийце его? – Катя спросила, но в лицо Иваново почему-то опять не глядит, взгляд отворачивает.
– А то о ком же еще…
– Обо всех, кто должен тебе?
– Тетрадку мою смотрела?
– Да…
Молчит Катя: видно, пытается с мыслями собраться, чтобы главное гостю высказать – то, что обещала давеча. И Иван молчит – ждет, пока подруга детства разговор продолжит.
Затянулась неловкая пауза; каждый ждет, пока собеседник слово вымолвит…
– Ладно, Катюша. – Иван, чемоданчик свой подхватив, замочками щелкнул и, толстенный бумажник достав, несколько крупных купюр отсчитал. – Возьми вот…
– Зачем это, Ваня?
– Колю-то на что хоронить будешь? Бери, бери – из-за меня-то его, по большому счету, зарезали! Как ни крути – а должник я Колин.
Хотела было Ефимова отказаться, но взглянул на нее Зарубин так пронзительно, что пришлось деньги взять без сопротивления.
– Уж не знаю, как отблагодарить-то тебя… – бормочет.
– За такое не благодарят.
– Вань, я у тебя эти деньги в долг беру… Отдам, как появятся.
– Похоронные деньги не возвращают.
Неловко Кате – и виновата она перед Зарубиным, и повиниться не может, потому что язык не ворочается слов повинных сказать… И отблагодарить нечем.
То есть как это нечем?
Вон позавчера жильцы с квартиры съехали – с той самой квартиры в центре, которую Катя по бедности своей внаем сдавала. Нет у жильцов денег, чтобы и дальше квартировать. А у кого они нынче есть? Пустовать той квартире и пустовать. Так не лучше ли Ване ключи оставить?
Правда, если накроют на этой квартире Ивана менты – не сносить Ефимовой головы. Как пить дать сообщницей «опасного преступника» пойдет. Но малая эта плата за вину Катину перед Зарубиным.
Отдала Катюша Ивану ключи, объяснила, как до нужного дома добраться. И так виновато на него взглянула, что неловко Зарубину сделалось.
– Дотемна дождись и иди…
– Дождусь. Послушай…
Насторожилась Катя.
– Что?
– У Супруна, которого, как ты говоришь, четыре года назад на Климовке зарезали, кто-нибудь из родителей остался?
Вздохнула Ефимова с облечением – слава богу, не созрел еще Иван ее распытывать!
– Отец вроде бы помер, а мать там же живет… Нина Васильевна – ты ее помнить должен.
– Помню. Где, говоришь, живет? На Володарского, рядом с тюрьмой?
– Да. К ней собираешься?
– Собираюсь…
– Долги раздавать?
– Взыскивать. Точнее, узнать, с кого взыскивать.
– Послушай, Иван… – Катя губу закусила. – Ну, раздашь ты всем долги и взыщешь со всех… А дальше-то что?
Явно не готов Зарубин к вопросу этому. И действительно – а дальше-то что?!
6
Зол Булат Амиров – слов нет, чтобы его злость описать!
И у Булата слов нет, чтобы злость свою выразить. Потому он чувства свои не нормальными словами выражает, а скрежетом зубовным да русскими матюками. Скрежещет зубами и матюгается, матюгается и скрежещет.
Сидит Булат в своем дивном коттедже, земляков материт на чем свет стоит. Земляки по очереди заходят, смотрят виновато и ничего в свое оправдание не говорят – чего уж там, сами понимают: не надо было анашу курить, на такое серьезное дело отправляясь!
Выслушал Руслан порцию матюгов, ему причитающихся, во двор вышел. А там уже Магомед с Султаном стоят. Недовольные, раскрасневшиеся – их Амиров еще раньше Руслана обматюгал.
– А все из-за тебя! – Руслан на Магомеда наезжает.
– Почэму из-за мэна, а?
– Я-то Зарубина этого никогда в глаза не видел! Ты что, сразу посмотреть не мог, кого резать
