ответ.
Владлен Петрович глазами поискал Олечку. Она стояла рядом с какой-то женщиной, обнимавшей её за плечи, и почему-то смотрела на небо – такое же белое, как и сугробы. Олечка не плакала, а как будто что-то выискивала глазами в белом безграничном, бездонном пространстве.
Наверное, кто-то сказал ей, что мама теперь на небе, догадался Владлен Петрович.
«Самоубийство – грех, – подумалось вдруг ему. – Страшный грех! Ведь не зря самоубийц раньше хоронили за воротами кладбищ!»
Он прислушался к себе – стало ли ему легче, от того, что мамаша Олечки страшная грешница?
Вроде не стало.
На могиле поставили деревянный крест, к нему прислонили пластмассовый дешёвый венок. Тётушки, плотной стайкой окружив Олечку, повели её к автобусу.
Только одна тётка осталась стоять – та, которая обнимала девочку у могилы.
Отбросив сигарету, Косоротов подошёл к ней и молча положил на рыжеватый холмик шесть красных роз, которые всё это время держал за пазухой.
– Это взятка её сгубила! – вдруг всхлипнула женщина.
Косоротов вздрогнул, словно его ударили по лицу.
– К-какая взятка? – еле ворочая языком, зачем-то переспросил он.
– Как Олечка заболела, у Анны Андреевны тоже болезнь началась – депрессия. Но она боролась, лечилась, понимала, что ребёнок целиком от неё зависит. Она справилась и со своей болезнью, и с Олечкиной, квартиру продала, угол снимала, но справилась! А тут пришла как-то вся в слезах, говорит – кольцо надо продать, а то Олечке в школу далеко ездить придётся. Она слабенькая, ей на остановках зимой стоять нельзя, а на домашнее обучение у Анны Андреевны денег не хватит. Я ей говорю: иди в прокуратуру жалуйся, а она – не возьмут у меня одной заявление, нужно чтобы все родители под ним подписались. А кто ж подпишется? Все боятся, везде круговая порука… Сдала она кольцо в какой-то ювелирный магазин за полцены, Олечку в школу устроила, а сама как не своя стала. Таблетки свои пила, но не помогало. Пришла ко мне как-то, не в психушку же мне, говорит, ложиться! В ребёнка пальцем тыкать будут, что мать сумасшедшая. В общем, не пошла она к докторам, да и денег у неё уже не было. А то кольцо ей сильно дорого было, она даже когда дочку от лейкемии спасала, не продала его. Всё говорила: единственное, что сможет девчонке в наследство оставить – это кольцо. Я точно не знаю, откуда оно у неё, я ведь соседка просто, не подружка даже, но вроде бы отец Олечкин это кольцо ей подарил. Вот беда так беда!.. Анна Андреевна как кольцо продала, ходила мрачнее тучи и обмолвилась как-то, что дочке, наверное, в интернате лучше будет, чем с ней. Ох, не уберегли мы Анну Андреевну…
– А отец-то где? – спросил Косоротов, закуривая.
– Да шут его знает, – пожала плечами тётка и медленно пошла к воротам.
Косоротов тоже пошёл, но не за ней, а в другую сторону, – туда, где в ограждении были отогнуты два прута, и на остановку можно было попасть по короткой дороге.
– Эй, а вы кто Анне-то будете? – крикнула вдруг ему тётка вдогонку.
Владлен Петрович не выдержал и побежал к спасительной дырке, высоко задирая ноги и увязая в глубоком снегу.
Машину он всё же продал.
Прямо так – с помятым капотом, искорёженным бампером, разбитыми фарами. Продал, не торгуясь, первому, кто откликнулся на объявление в газете.
Жене он не стал ничего объяснять, хотя она и приставала со слезливыми расспросами.
Олечку он в школе больше не видел, её и вправду забрали в интернат.
Жизнь потекла привычно и монотонно, наполненная повседневными заботами и делами – та самая жизнь, в которой выживает сильнейший.
Только Владлена Петровича стали мучить ужасные головные боли.
Голова начинала болеть с утра, болела весь день, а к вечеру ломота в висках становилась невыносимой. Затихала боль только во сне и, то, если жена делала на ночь массаж.
«Сходить, что ли, в церковь, покаяться? – тоскливо подумал как-то Косоротов, но тут же спросил себя: – А в чём?! В чём покаяться-то?! Что я такого сделал?! Все брали, берут и брать будут! Потому и несут, потому и дают, что все вокруг знают, что все берут! Приди она в другую школу посреди учебного года, тоже бы намекнули – плати! И заплатила бы, и кольцо продала, и под трамвай точно так же бы бросилась, потому что больная была мамаша! На всю голову больная!»
В церковь он всё же сходил.
Постоял перед ликом Николая Чудотворца, помолился, как умел.
Но головные боли только усилились. Теперь голова болела даже во сне и никакой массаж, никакие таблетки не помогали.
Невропатолог ничего толкового не сказал.
– Это у вас нервное. Так называемая «боль напряжения», – заявил врач и выписал «Новопассит».
Владлен Петрович его даже покупать не стал.
«А вдруг у меня рак?!» – подумал он, проснувшись однажды утром, и эта мысль панически испугала его.
Впервые в жизни он понял, что тоже может оказаться в рядах не тех, кто «сильнейший».
Жена смотрела на него тревожно и жалостливо. Она уже давно не пыталась его ни о чём расспросить.
И тогда он решил лечиться сам.
Как умел, как понимал, и как чувствовал.
Кольцо он нашёл в магазине, который принимал от народа ювелирные изделия на реализацию. Оно стоило вовсе не тридцать тысяч, а все восемьдесят, но у Косоротова были деньги – остались от продажи машины. Владлен Петрович купил кольцо и положил его в чёрную кожаную шкатулку. Шкатулка осталась от дочери и носила название «под золото-бриллианты». Дочь давно выросла, жила в другом городе, а шкатулку оставила у родителей, как «очень маловместительную».
Косоротов задействовал все свои связи, чтобы найти, в какой интернат определили Олечку. А ещё он задействовал весь свой авторитет, чтобы добиться – нет, не усыновления, всего лишь опеки над осиротевшим ребёнком. Он ничего не сказал об этом Зое, потому что её мнение всё равно ничего бы не изменило.
Холодным, промозглым вечером он приехал на такси в интернат и забрал из казённых стен худющую, бледную девочку с нереально большими глазами.
– Пойдёшь ко мне жить? – сурово спросил её Косоротов, обматывая тонкую шейку розовым длинным шарфом, который купил на рынке.
– Не знаю, – пожал плечами ребёнок. – Мне и здесь хорошо.
– Здесь тебе плохо, – отрезал Владлен Петрович и, зачем-то взяв её на руки, понёс в машину.
Голова разрывалась от боли.
«А вдруг я умру? – подумал он, усаживая Олечку на заднее сиденье такси. – Вдруг умру, и девчонка опять осиротеет?!»
– Нет, ну у тебя кошка, собака, или хомяк на худой конец-то хоть есть?! – звонко спросила Оля, разматывая шарф в жаркой утробе машины.
– Нет, – признался растерянно Косоротов. – Нет у меня ни кошки, ни собаки, ни на худой конец хомяка.
– Эх, ты! А ещё жить меня к себе зовёшь! Кто ж детей усыновляет, не имея домашних животных?
– Я. Я усыновляю.
– Ты директор моей бывшей школы? – вдруг спросила она.
– Я, – признался Владлен Петрович и потёр виски, морщась от боли.
– Мамка о тебе хорошо отзывалась. Говорила, что ты нормальный мужик. Но собаку ты мне всё равно купишь!
– Может, для начала хомяком обойдёмся? – простонал Косоротов, сильнее массируя виски.
– Балда! – заорала Оля. – Хомяки три года живут! Ты к нему только со всей душой привыкнешь, полюбишь, а он – бряк! – и коньки откинул от старости! Не-ет, давай тогда кошку!
