Новый год наврали! Мы выпили на полторы минуты раньше, чем надо!
– У меня свои, внутренние часы.
– Снимите колпак, бушлат, брови и бороду!
– Я ещё не отдал вам подарки.
– А они есть?
– Я же с мешком!
– Давайте!
– Вот, вот, и… вот.
– Духи?! Мои любимые? Гранатовое ожерелье и такое же кольцо – комплект, на который я облизывалась полгода?!! Господи, сколько я вам должна?
– Нисколько. Я же всё-таки Дед Мороз.
– Скажите, чем вы занимаетесь в свободное от Нового года время?
– Строю. Больницы, театры, спорткомплексы.
– В Воронеже, Саратове и Екатеринбурге?!
– И там тоже. Если б вы только знали, какие некрасивые и скучные эти сметчицы!!
– Значит, про жену с ножницами и Вениамина Петровича вы всё же наврали!
– Нет! То есть про жену да, а Вениамин Петрович снабдил меня костюмом Деда Мороза. Это мой знакомый актёр из ТЮЗа, он ёжиков там играет. Скажи, зачем ты вызвала Деда Мороза, когда муж… когда я в командировке?
– У тебя ус отклеился.
– Ты думала, придёт молодой, симпатичный студент?
– Да нет, я думала, придёт пожилой, замотанный дядька. Хотела выговориться ему. Выболтать все свои сокровенные мысли и переживания. К психологу ходить дорого и неэффективно, подруги болтливые, дай, думаю, вызову Деда Мороза и всё ему расскажу…
– Выговорилась?
– Да.
– Выболтала?
– Да!
– Тебе стало легче?
– Я чувствую себя дурой.
– Прости. Скажи, ты не наврала про начальника?
– А ты про сметчиц?
– Я никогда не вру про сметчиц.
– А я про начальников… Это мой лучший Новый год в жизни. Пообещай, что ты всегда будешь Дедом Морозом!
– Клянусь.
Из цикла «Страна Советов» (1985)
375-Й
Я тогда 377-й стояла. За чем – не знаю. Бабка впереди сказала, что за минтаем, но пахло селедкой. Да это и не важно, я не за этим встала. Я за 375-м встала. 375-й был широк в плечах, в меру молод и без обручального кольца. Он читал газету, и это придавало ему некоторый интеллектуальный шарм. Я ценю в мужчинах интеллект, особенно когда на нх безымянном пальце ничего нет.
«Встану, – подумала я, – постою, может, селедки куплю». Достала из сумочки Чейза, открыла на самом страшном месте. Тут бабка откуда-то появилась. «За минтаем я. – говорит, – последняя, – и показала мне сухую ладошку, на которой химическим карандашом 376 вычерчено. – Давай руку, – говорит, – я тебя помечу». Послюнила карандаш и вывела на моей красивой и молодой руке, жаждущей любви и ласки, пошлую синюю цифру 377. Молодая и еще жаждущая рука стала напоминать проштампованную курицу.
Бабка отсекла меня своей сухой плотью от широкой спины 375-го. Ладно, постою, думаю, все-таки с газетой, без кольца, да и минтай – рыба хорошая. Ее если в тесте сделать, то это тесто потом даже кошка моя ест.
Стою, читаю Чейза на самом страшном месте. 375-й шуршит газетой и оттого становится еще более привлекательным. Вот только не подозревает 375-й о том, что стоит сзади номер 377-й: кареглазая шатенка, 30, 164/60, в браке не была, жилплощадью обеспечена. Плохо, думаю, так мне минтая не достанется. Стала я взволнованно шуршать страницами – может, обернется, увидит: 30, 164/60, не склонная к полноте, с Чейзом на самом страшном месте.
Не обернулся. Не увидел. Шуршит. И я шуршу. 372-й обернулся. 371-й. 376-я старушка совсем ко мне лицом встала, обложку рассматривает. На обложке – распадающийся на части скелет нарисован. «Вчера. – говорит, – суповые наборы продавали, я целых два взяла, так там в каждом по вот такой» – и тычет пальцем в берцовую кость. Ах, ты, думаю. 376-я. 70, 150/30!!! И шуршу громче. Уже двухсотые оборачиваются, а ведь им до минтая рукой подать.
«Бревно бесчувственное», – решила я про 375-го, хотела уйти, да смотрю – за мной уже четырехсотый пристраивается. Жалко мне стало очередь, да и минтай, если его в тесте…
– Кончились яйца! – прокричала продавщица. Четыреста пронумерованных стали понуро разбредаться.
375-й сложил газету. Я накрыла Чейза на самом страшном… 375-й подошел ко мне.
– Я тоже люблю Чейза, – сказал он. – И откуда взялась эта бабка? Она там не стояла. А насчет яиц вы не беспокойтесь. Завтра в универсаме в три часа их выбросят. Придете? Я на вас займу.
– Приду, – сказала я и поняла, как не права была все тридцать лет, занимая очереди за кем попало.
Две последующие недели были самыми счастливыми в моей жизни. За чем мы только ни стояли! За колбасой, сыром, яблоками, талонами, купонами… Он брал мою руку, дышал на нее, увлажняя своим дыханием, а затем очень нежно химическим карандашом выводил мой номер. Потом я брала его руку, дышала и тоже выводила.
Так мы дышали и выводили до тех пор, пока не задумались: а зачем, собственно, нам выводить два номера, если можно стоять под одним, а получать в два раза больше. В загсе, когда мы подавали заявление, он спросил:
– Дорогая, я помню все твои номера, начиная с 377-го. Но как тебя зовут?..
Его слова были для меня музыкой.
– Катя. – призналась я. – А тебя?..
– Петя, – кивнул он интеллигентной головой.
Мы женаты уже шесть лет. Наш сын очень способный мальчик. Он умеет считать до десяти, говорить по-английски и стоять в очереди за хлебом. Мы хотим еще девочку.
Мандариновые корки
Лифт опять не работал.
Крюков пошел пешком на девятый этаж. Три месяца он жил в этом доме, три месяца поднимался пешком на девятый этаж. Обгоняя пыхтящих толстых баб с авоськами, детьми и колясками, он был особенно счастлив от своей силы, молодости, здоровья и одиночества. В его квартире не пахло кислыми щами и пеленками. В его квартире витал легкий воздух, свежий и чистый, иногда с примесью запахов табака, коньяка и Анелиных духов. Стас задерживал дыхание, когда чья-нибудь дверь на его пути вдруг открывалась.
«Зловонный муравейник, – думал он. – Плебеи».
Опять. Его единственная соседка по площадке опять стояла у своей полуоткрытой двери, скрестив руки на животе, вперив бессмысленный взгляд в пространство. Это была очень старая (древняя) старуха.
Синюшное, сморщенное лицо, слезящиеся глаза, трясущаяся отвисшая челюсть и слюнка, текущая из угла полуоткрытого рта. На ней всегда был один и тот же заношенный ситцевый коротковатый халат, из-под которого торчали сухие сучья ног все в толстых синих венах. Она стояла тут всегда, и непонятно было, когда она ест и спит. Первые дни после переезда Стас даже вздрагивал, обнаруживая на площадке ее зловещее присутствие. Потом привык, но старуха вносила в его молодое легкое существование какое-то неприятное раздражение. Один раз он решил спросить, не нужно ли ей чего. Потом представил, как плохо она слышит и
