услышать пламенный призыв к мести.
Когда траурная церемония закончилась, большинство ее участников вернулось в город. Здесь в кафе «Олимп» были накрыты столы, чтобы близкие и друзья покойных могли помянуть их по русскому обычаю.
Молчание Чернявого на поминках могло быть неверно воспринято скорбящей братвой. Если на кладбище еще можно было уклониться от речей, то здесь, среди своих — едва ли…
Чернявый с рюмкой водки в руке встал из-за стола. Гудевшая за столами компания почтительно затихла.
— Братва, — проникновенно сказал Чернявый, — сегодня мы прощаемся с тремя нашими корефанами. Они были настоящими бойцами (о том, что Рэмбо получил несколько пуль в спину, так и не открыв огонь, Чернявый предпочитал не распространяться). Мы найдем тех, кто это сделал. Заставим их жрать собственное дерь-
мо (в этом месте братва одобрительно загудела). Тем, кто собирается поставить нас на колени, мы говорим: «Ваша не пляшет». Пиковой масти в этом городе не будет. Наши кореша не зря положили свои головы. Мы отомстим за них. Пусть земля будет им пухом.
Братва почтила память погибших вставанием и опрокинула первые рюмки.
Остальные речи не отличались ни продолжительностью, ни особым разнообразием. Оно и понятно — тюремные университеты не располагают к многословию и краснобайству. А ведь именно через них пришлось пройти большинству присутствовавших в зале кафе «Олимп».
Даже гость из Москвы, к выступлению которого уже порядком подвыпившие братки отнеслись с особым вниманием, не вышел за рамки традиционной тематики. Выразив сожаление по поводу произошедшего, посетовав на превратности судьбы, он закончил свою речь словами.
— Солнцевская братва надеется на то, что ты, Чернявый, сделаешь из этого правильные выводы. Рамсы надо развести. Твои пацаны это заслужили. Мир их праху.
Чернявый сидел в отдельном кабинете кафе «Олимп» за столом, устланным вышитой цветными узорами скатертью. Перед ним стояли стакан и почти пустая бутылка минеральной воды. Лицо лидера «синих» приобрело почти такой же цвет, как название его группировки. Отпив глоток минеральной воды, он болезненно сморщился и опустил голову.
Дверь в кабинет открылась, на пороге стоял один из охранников Чернявого, несколько дней назад принимавший участие в перестрелке. Из зала донесся звон приборов и посуды, неровный гомон голосов. Потянуло густым табачным дымом.
— Принес? — с надеждой спросил Чернявый, тяжело поднимая упавшую голову.
— Принес, — ответил охранник, закрывая за собой дверь.
— Давай.
Охранник достал из-за пазухи и поставил на стол перед Чернявым маленький пузырек темно- коричневого стекла, до середины наполненный таблетками. Чернявый тут же откупорил пузырек, высыпал на ладонь несколько «колес», швырнул их в рот, запил минералкой и резко откинул назад голову. Проглотив таблетки, он допил воду из стакана и, тяжело дыша, затих с закрытыми глазами. Все это время охранник терпеливо стоял у стола.
Наконец Чернявый открыл глаза и негромко проговорил:
— Чуть не сдох.
— Что, водка не пошла? — сочувственно спросил боец.
— Ты же знаешь, Михута, я вообще не пью.
Лицо его стало постепенно терять синюшный оттенок, глаза приобрели обычный блеск. Тот самый страшный блеск, в котором видны лучи прожекторов на сторожевых вышках. И голос Чернявого изменился. Пропали нотки изнуренной вялости, появились твердость и решимость.
— Что там в зале? — спросил он. Михута виновато улыбнулся и пожал плечами.
— Бухают все.
— Ты не пил?
— Не-а. Ты же сказал…
— А пацаны?
— Гоша и Болт — как стекла.
— Что, нажрались? — глаза Чернявого полыхнули настоящей испепеляющей яростью.
— Не, не, ты че? — ошеломленно замотал головой Михута. — Я имел в виду это — трезвые, как стеклышки. Мы, конечно, не дураки выпить, но ниче… переживем.
— Потом помянете, — чуть смягчившись, сказал Чернявый. — Сегодня у нас Другие дела. Солнцевские еще здесь?
— Здесь.
— Нарытые?
— Вроде под стол еще не падают. А что, Не захотели по делу базарить?
Чернявый брезгливо поморщился.
— Сказали, что терка теркой, а кир киром. Козлы. Понт на себя нагоняют.
— Они, может, и козлы, — спокойно сказал Михута, — но сила за ними немереная. Нам до них еще срать и срать.
— Не тявкай, — снова обозлился Чернявый, — сам знаю, что за ними, а что за нами. Если б не такие ублюдки, как Рэмбо, герой сраный, мы бы всех «обезьян» до единой в жопу отодрали. Они бы у нас говно зековское из параши хавали. Где этот придурок Сухой?
— Еще не появлялся. Чернявый, я же помню, как только Сухой нарисуется, я его тебе в лучшем виде доставлю.
— Ладно, иди.
Чернявый откинулся на спинку стула, давая понять, что разговор окончен. Потом он неожиданно махнул рукой.
— Тормозни-ка. Михута обернулся.
— Чего?
— Жди Сухого на воздухе. Как появится, посмотри, чтобы ментовского «хвоста» не было. А то их тут вокруг «Олимпа» как насрано.
— Чернявый, у нас все путем. Ни одна сука не заметит, — успокоил шефа Михута и вышел из кабинета.
Когда за охранником закрылась дверь, Чернявый высыпал из пузырька на ладонь еще пару таблеток и проглотил не запивая. Минеральная вода в бутылке кончилась.
Прошло не больше четверти часа, как Михута снова объявился на пороге. Его лицо источало такую бурную радость, будто он только что нашел миллион.
— Ну че лыбу давишь? — немного охладил его пыл Чернявый. — Все менты передохли?
— Не, Сухой на базе.
— Давай его сюда.
В кабинет вошел широкоплечий коренастый здоровяк, чье прозвище совершенно не вязалось с внешностью. Впрочем, свою кличку он получил из-за фамилии — Сухопаров. Сухой был одет, как большинство посетителей кафе «Олимп» — в джинсы и темную рубашку. На его плече висела огромная спортивная сумка с надписью «Адидас».
— Проходи, не стой на пороге, — сказал Чернявый. — Михута, закрой за ним дверь.
Выполнив, как ему показалось, команду шефа, Михута прислонился к дверному косяку.
— Ты че, не понял? — Чернявый чуть повысил голос. — На ключ закрой.
Когда наконец безопасность была обеспечена, Чернявый приказал Сухому:
— Давай, показывай.
— Все нормалек, шеф.
Сухой аккуратно снял с плеча сумку и поставил ее на пол. Внутри что-то звякнуло.
— Открывай.
Пока Сухой открывал замок, Чернявый вышел из-за стола. Слегка пошатываясь, он сделал несколько шагов, потом по старой зековской привычке присел на корточки.
