партию «колес».
Теперь Чернявый опасался ночевать дома, вполне резонно полагая, что тепленьким в кровати взять его легче легкого.
К тому же он стал подозрительным и нервным. Дергался от каждого визга колес за окнами «Олимпа». От предложенной братвой охраны Чернявый с негодованием отказался.
Но среди пацанов пошли базары о том, что он делает это не от своей отчаянной храбрости, а потому, что перестал им доверять.
Все стали какими-то угрюмыми и агрессивными. Чуть что кидались в драку. Ладно бы месили каких- нибудь случайных козлов, а то ведь друг на друга бросались.
Не радовало и пристальное внимание ментов. После перестрелки в «Агдаме» они сразу заявились к Чернявому.
Тот, конечно, начал гнать пургу, мол, знать ничего не знаю, ничего не ведаю, не слышал, не видел, не участвовал.
Пацаны, которые вместе с Чернявым наехали на «Агдам», тоже ушли в несознанку. Мы, мол, братков, героически погибших от рук неизвестных злодеев, на тот свет провожали. Все чин чином. Поминки, кафе, выпили за братанов, разбежались по хатам.
В конце концов так ничего и не добившись, злобное мусорье, волчары голодные, отвалили, щелкая зубами.
— Ничего у них на нас нет, — успокаивал братков Чернявый. — Мы чисты, как жопы пидоров перед долбежкой.
И все-таки долго так продолжаться не могло. Пацаны забросили все дела, зашились по хатам, как крысы, и безмерно гасили хавло. Чтобы рассеять скуку и тоску, Чернявый объявил общий сбор в «Олимпе», где за общаковский воздух устроил нехилый ништяк.
Пацаны притащили кучу бикс и оторвались на полную катушку. Танцы, шманцы, налетанцы, расшибанцы. Все как-то отвязались, в общем, тоску разогнали.
Чернявый еще до начала пьянки предупредил Михуту:
— Много хавла не жри. Я у тебя ночку провести хочу.
В кафе еще грохотала музыка и дергались пьяные телки, а Михута уже утащил шефа домой. Когда тот начал искать прятавшихся по темным углам ментов, верный отбойщик быстро утихомирил шефа.
Для этого у него имелся один стопроцентно надежный способ — Михута как следует заехал Чернявому в лоб. Тот сразу успокоился и неприятностей больше не доставлял.
Отбойщик уложил его спать на единственную в этой однокомнатной норе кровать, застеленную давно не стиранным бельем, а сам улегся на рваный тюфяк, положив под голову свернутое полотенце из ванной и накрывшись кожаной курткой.
Несмотря на изрядную долю спиртного, выпитую на вечеринке, Михута спал чутко. Пару раз за ночь, услышав шум за окнами, он просыпался и с большой в руках подходил к окну.
Но оба раза его волнения оказались напрасны. Сначала заорали коты в ближайшем огороде, потом где-то хлопнула калитка. Видно, загулявший мужичок возвращался домой.
Утром, часов в девять, Чернявый проснулся от того, что в глаза ему били яркие солнечные лучи. Приподнявшись на постели, он увидел, что лежит под тонким одеялом, в одежде. Его ботинки стояли рядом у изголовья. Михута громко храпел на рваном тюфяке у противоположной стены комнаты.
За окном пели птицы. Где-то в частном секторе тарахтел мотоцикл. Чернявый смотрел вокруг дурным глазом. Его бил озноб. А солнце, между прочим, жарило не на шутку.
— Эй, Михута, — обратился он к отбойщику и не узнал собственного голоса. — Слышь, раскрой зенки.
Тот разом перестал храпеть, открыл глаза и очумело посмотрел на шефа. —Чего?
— Где это мы?
— У меня на хазе. Что это у тебя с голосом?
— Не знаю, ломает меня.
— А то. Ты вчера все «колеса» из своего пузыря заглотил.
Кряхтя, Михута уселся на тюфяк и провел рукой по взъерошенным волосам.
— Я вот вроде и не кирял, а череп трещит, как арбуз.
— Ну да, не кирял, — болезненно скривился Чернявый. — Пол-литра накатил сразу и потом еще добавлял.
— Главное, что дело сделал — тебя притарабанил и сам цел.
— Слышь, Михута, ломает меня, — повторил Чернявый. — Мне б «колес». Да хрен с ними, с «колесами», хоть бы чем ширнуться.
Михута положил себе на колени куртку, которой накрывался ночью, пошарил в кармане, вытащил измятый бумажный кулек и бросил Чернявому.
— Держи.
— Это че?
Трясущимися руками он развернул кулек и увидел несколько таблеток. Пока Михута ходил на кухню за водой, Чернявый смотрел на таблетки, не веря своим глазам.
Михута, гремя ботинками по дощатому затертому полу, подошел к шефу и протянул ему грязный захватанный стакан с водой.
— Запей, это эфедрин.
— Где взял?
— На соседнем огороде нашел. Чернявый проглотил таблетки, запил водой и откинулся на измятую подушку.
— Да ты че, сказать не можешь?
— А то я не знал, что тебя всегда с утра ломает. Приберег штучку-другую.
— Молоток, — похвалил его Чернявый. — Ненавижу, когда ломает.
— Так когда-нибудь копыта откинешь, — закуривая, сказал Михута. — На хрена тебе эти «колеса»? Жрал бы водяру, и никаких проблем. Утром похмелился стопариком — и опять живой.
— Это я на зоне подсел. Пробовал даже кирять и ширяться одновременно. Ни хрена. Один раз чуть мотор не сдох. Ты че, так всю ночь на мошке и сопел?
— У меня тут не гостиница, — самозабвенно дымя, сказал Михута, — что есть, на том массу и давим.
— Дай дыма, — попросил Чернявый.
Михута закурил еще одну сигарету и протянул ее шефу.
— Отпустило, — блаженно улыбнулся Чернявый, попыхивая сигаретой.
Пепел он стряхивал на грязный пол рядом с кроватью.
— У тебя же вроде другая хаза имелась?
— А я ее поменял.
— Чего, херовая была?
— Соседи заманали. Стали бухтеть участковому, что я, мол, поздно прихожу, кодлы всякие ко мне ходят.
— А хуля тебе этот дядя Степа?
— Воспитывать начал. Я его послал подальше и свинтился оттуда. На хера мне это надо? А тут ништяк, все тихо, никакая падла не возбухает.
Чернявый покосился на окно.
— Ты бы завесил чем-нибудь, — сказал он. — А то эта решка мне о зоне напоминает. Да и балдоха кумпол жарит.
— Так повесить нечего, разве только обезьяну дохлую.
Они засмеялись. Шутка очень понравилась Чернявому, и он долго не мог успокоиться.
— Ну ты дал. Обезьяну дохлую. Вот это был бы ништячок.
— Или трусняк чей-нибудь. Они снова расхохотались.
— Я одну такую знаю, — сказал развеселившийся Чернявый, — у нее станок размером с самосвал.
— Ты че, в натуре, фуфел не гонишь? Точно как самосвал?
