с длинными распущенными волосами и огромными, в пол-лица, очками. Девушка, однако, даже не слушала собеседника. По ее лицу быстро-быстро катились слезы.
– Плачет девушка в автомате, – прокомментировал Леха, прислушиваясь к перебранке. – Педагогика на марше. Папа-мусор воспитывает дочь.
– Это че, его дочь? А ниче телка, – оценивающе молвила активная лесбиянка.
– Видимо, там что-то серьезное, – сказал Жулик и, приопустив стекло дверки, обратился в слух.
Он различил лишь последнюю реплику девушки:
– Ты мне больше не папа, а я тебе не дочь. Не надо мне ни твоих денег, ни твоих шмоток… Ни твоего золота! Я ухожу из дому!
Объявив это, она круто развернулась и побежала к автобусной остановке.
– И о каком это золоте они базарят? – задумчиво спросила Рита.
– Интересней было бы знать, почему это она из дому уходит.
– Неужели не ясно, почему? Я бы тоже не могла жить с голимым мусором под одной крышей! – окрысилась шестикратно судимая рецидивистка. – Так что телка в натуре идейно все правильно сказала! Слышь, а откуда ты знаешь, что это его дочь?
– Я видел ее лишь мельком, четыре с половиной года назад. В биографии шестиклассницы Голенковой меня интересовал только один момент: ее успеваемость по черчению.
– Для чего?
– Чтобы посадить ее беспредельщика-папу.
И хотя парадоксальность мышления Жулика давно уже стала для Пили привычной, логическая связь между посадкой милицейского капитана Голенкова и школьной успеваемостью его дочери не улавливалась совершенно. Блатнючка раскрыла рот, чтобы расспросить поподробней, однако Жулик предвосхитил очевидный вопрос.
– Сейчас расскажу… – пообещал он, пригибая голову. – Давай-ка за барышней! Только аккуратно, перед Голенковым меня не засвети. Это для козлов из нашей прокуратуры я тут старший следователь по особо важным делам Александр Андреевич Точилин. А Эдичка, сука рваная, меня сразу выкупит. Тут и сто бородавок с килограммом гримма на «вывеске» не спасут.
– А зачем нам мусорская дочь?
Взгляд Сазонова в одночасье сделался твердым, как угол чемодана.
– Если молоденькая девушка решила уйти из дому, неплохо бы выяснить, куда именно… Рули, рули за барышней…
Несколько минут ехали молча. Пиля внимательно вела машину, лишь изредка бросая на Леху выжидательные взгляды – мол, рассказывай, как Голенкова посадил!
– Когда менты отправляют жуликов за колючий орнамент – это естественно, – наконец начал Жулик – Когда же случается наоборот – все почему-то удивляются и нервничают. На самом-то деле все просто. Рита, ты помнишь, как четыре с половиной года назад оперуполномоченный Голенков пытался навязать мне свое участие в моей неповторимой судьбе?
– Вьетнамский гадюшник «Сайгон» на Центральном рынке?
– Вот-вот. А заодно – и еще какие-нибудь нераскрытые преступные эпизоды, коих в Угро накопилось великое множество. Ничего удивительного: милиционерам свойственно подозревать некоторых граждан в воровстве и ограблениях, работа у них такая. Но ведь и граждане вправе подозревать некоторых сотрудников милиции в противоправных действиях! – не без пафоса воскликнул Леха, глядя, как Таня, будто незрячая, медленно бредет по обочине. – Да, я признал за гражданином начальником право подозревать меня в ограблении «Сайгона». И даже право обвинять меня по «мохнатке»… Ведь сто тридцать первую часть вторую он собирался повесить на меня в случае отказа еще четыре с половиной года назад! Но, в свою очередь, оставил за мной право подозревать его во взяточничестве. Для затравки и предложил ему сделку: мол, ты меня «на поруки» отпусти, под подписку о невыезде. А я, кроме «Сайгона», на себя еще какой-нибудь грузнячок взвалю. Мент поганый, естественно, купился – знаешь, сколько у них в горотделе нераскрытых дел?
– Ха! Еще как знаю! – самодовольно ощерилась воровка.
– В моем распоряжении было ровно три дня, чтобы мои личные подозрения в коррумпированности капитана Голенкова приобрели неопровержимую силу доказательств.
– И какую доказуху ты на него нарыл? – Пиляева притормозила на светофоре.
– Салфетка, – загадочно бросил Жулик, щурясь в сторону тротуара.
Дочь бывшего капитана милиции стояла на перекрестке, в нескольких метрах от «Волги». Даже из машины было заметно, что лицо ее бледнее гипса. Чуть приопустив тонированное стекло дверки, Леха внимательно взглянул на точеную фигуру девушки, оценивая детали по отдельности и в совокупности.
– Что – салфетка? – не поняла Рита.
– Использованную салфетку я украл с рабочего стола Голенкова прямо во время допроса. А ведь на ней однозначно остались отпечатки владельца… Своих «пальчиков» я, естественно, не оставил. Не мне тебе рассказывать, как это делается. После чего тщательно изучил распорядок дня своего контрагента: привычки, пристрастия, увлечения… И особенно – семейную жизнь.
Светофор загорелся зеленым, и Таня медленно побрела по «зебре». Несколько раз она неловко натыкалась на прохожих, но словно не заметила этого. Видимо, девушка и впрямь испытала какое-то сильное душевное потрясение.
– А дальше-то что? – напомнила воровка.
– Соседка, – невозмутимо кивнул Леха.
– Чья соседка? – удивилась Пиляева, притормаживая.
– Капитана милиции Голенкова Эдуарда Ивановича. Рита, пропусти-ка Таню немного вперед… Слишком быстро едешь.
– На хрена тебе понадобилась его соседка?
– Мне очень понравилась одинокая пенсионерка, жившая слева от мусорилы, за стенкой. Симпатичная интеллигентная бабушка, очень доверчивая. Но еще больше понравились стены в этой «хрущобе». Дом панельный, стены тонкие…
– Обожди, обожди… При чем тут стены?
– Розетка, – упало спокойное.
– Какая розетка?
– Электрическая. Электрические розетки в «хрущобах» не гнездовые, а сквозные, то есть из квартиры в квартиру. Если снять розетку в квартире соседки-пенсионерки, обнажится изнанка розетки в квартире соседствующего с ней капитана милиции. Далее – дело техники: берешь пассатижи с длинными острыми носиками, фиксируешь изнанку держателя розетки в квартире Голенковых и аккура-атно так проталкиваешь ее подальше… только чтобы она совсем наружу не вывалилась. Конечно, зазор получится небольшим. Но вполне достаточным, чтобы протолкнуть сквозь него нужный вещдок.
– Салфетка, розетка, соседка… Но ведь в хате бабка! – Пиляева никак не могла понять, куда клонит собеседник. – И потом, как ты узнал, какую именно розетку надо снимать в ее квартире? Ведь те баксы у Голенкова при обыске за шкафом нашли? Ну, хорошо: снял бы ты в бабкиной хате розетку, а с другой стороны шкафа бы не оказалось! Откуда ты знал, как расставлена мебель в комнате за стенкой?
– Нимфетка, – скромно улыбнулся Жулик.
– Какая нимфетка?
– Во-он та самая, – Леха кивнул в сторону Тани, бредущей метрах в пятнадцати впереди «Волги». – Тогда Татьяна Голенкова училась в шестом классе. Рита, ты помнишь, какие задания нам давали по черчению в шестом классе?
– У нас на «малолетке» черчение не проходили… – задумчиво ответила блатнючка. – Хотя, постой… В шестом классе я еще сидела в спец-ПТУ для несовершеннолетних преступников.
– Зря не проходили. А я вот школьный курс черчения отлично запомнил. Как и домашние задания. Начертить план своей комнаты масштабом один к пятидесяти. Или план всей квартиры. Обязательно обозначить, где и какая мебель стоит. Ну и так далее… Для грамотного человека подобные чертежи – сущий клад. Семью товарища капитана я изучил неплохо и сразу же сделал в памяти зарубку: ментовская дочь Таня учится именно в шестом классе… Пришлось посетить ее школу. Мол – я детский психолог, собираю
