он Генку по делу завалил? Может ведь и такое быть… Надо бы сперва разобраться. А то не по понятиям как-то… Да и пацан вроде в авторитете.
Михалюк ответил не сразу. Сунул в рот сигарету, закурил и, придавив собеседника тяжким, как кирпич, взглядом, изрек:
– Ты че – забыл, по какой статье его крутят? По «мохнатке», сто тридцать первая, часть два. Он же на зону проткнутым петушилой пойдет! Какие еще с гребнем могут быть базары по «понятиям»? Короче, слушай сюда. Действовать надо по трем направлениям. Ментов прикормленных поднапрячь – пусть информацию о Жулике потихоньку сливают. Мусорилу этого… Голенкова выпасать по полной программе, но пока не трогать. Ведь сикилявка его до сих пор не нарисовалась! А главное – отслеживать всех, кого в нашем городе царские червонцы могут заинтересовать. Зубные техники, ювелиры, барыги разные… Они-то и выведут на Жулика. Усек мою мысль? Вот и действуйте!
Безнаказанность развращает людей, а абсолютная безнаказанность развращает абсолютно.
Легкость, с какой Эдуарду Ивановичу удалось избавиться от Коробейника и Наташи, подтолкнула убийцу к нехитрому умозаключению: ему позволено все. Теперь он сможет совершить любое, даже самое жестокое преступление и, переведя стрелки на Жулика, вновь остаться в тени.
Какое еще алиби у беглого зэка, на котором висит едва ли не половина Кодекса?
Мысль эта, забродившая в голове бывшего сыщика, как закваска, моментально вызрела в очередную идею: вальнуть Лиду Ермошину.
Для Жулика это был безоговорочно точный удар. Убийство «при отягчающих» (заведомо беременной) стало бы роскошным цветком в букете уголовных статей, вменяемых этому негодяю. И букет этот был прекрасен для возложения на негодяйский гроб.
Мотив преступления выглядел весьма убедительно: сорвавшийся с цепи уголовник мстит бедной девочке за заяву по позорящей его статье. Заявление Ермошиной давно лежало в прокуратуре, и его авторша была уже не нужна. Мертвая заявительница была бы для Эдика куда выгодней, чем живая. Зато ее смерть гарантировала, что глупая малолетка вновь не сболтнет где-нибудь о червонцах, так некстати засвеченных перед ней в седневском секонд-хенде. В последнее время Ермошина слишком много себе позволяла, и никто не мог дать гарантий, что она окончательно не выйдет из-под контроля.
Для следствия и суда необходимы улики, но организовать их – раз плюнуть. Перво-наперво Лида должна отнести в Заводской райотдел грамотно написанное заявление – мол, насильник несколько раз звонил ей с прямыми и явными угрозами. Обычно подобные заявления без проблем фиксируются дежурной частью. Спустя несколько дней беременную малолетку следует грамотно прихватить и пристрелить где- нибудь в темном месте. Для этого очень кстати придется тот самый «макаров», из которого Эдуард Иванович вальнул Зацаренного; трассологическая экспертиза наверняка подтвердит идентичность оружия.
Интрига раскручивалась, как гремучая змея. Отловив Лиду на рынке, Голенков усадил ее в «Опель» и, скорбя лицом, заявил:
– Сазонов совсем с цепи сорвался. Этот сучонок застрелил моего лучшего друга и мою любимую жену… Завтра похороны.
– И моего «бойфренда» вальнул… – вздохнула Мандавошка, но тут же прикусила язык; она слишком хорошо запомнила последний разговор с Эдиком о ее предполагаемой роли в похищении Тани. Да и слова бывшего опера о «тюрьме» и «паровозе» еще не выветрились из ее памяти.
– Ты понимаешь, что Жулик на этом не успокоится? – с хрустом ввернулся вопрос. – Ты понимаешь, что это только начало?
– Чего начало? – Малолетка смотрела на бывшего опера взглядом загипнотизированного кролика.
– Начало конца.
– Для кого?
– Для тебя, дура! – мрачно объявил Эдик, стараясь вложить всю энергию убежденности в одну фразу.
– Он что – может и меня застрелить? – ужаснулась Ермошина.
– Естественно, – нехорошо улыбнулся Голенков.
– Это за мое заявление, да?
– Вот-вот. Ему теперь терять нечего. «Вышак» с заменой на пожизненное по-любому ломится. Одним трупом больше, одним меньше… Ему без разницы.
– И… что мне делать? – окончательно растерялась Лида. – Может, уехать куда-нибудь? Так у меня ведь семь месяцев сроку, в любой момент разродиться могу.
– Значит, так. – Достав из папки несколько листков бумаги и авторучку, Эдик протянул их собеседнице. – Тебе еще можно помочь. Сейчас ты под мою диктовку катаешь заяву. Пиши в верхнем правом углу: «Начальнику Заводского райотдела милиции…»
Смертная тоска легла на лицо Ермошиной. Объяснение Эдуарда Ивановича прозвучало вполне правдоподобно и потому было принято безоговорочно. После событий у «Ракушки» рецидивист Сазонов представлялся малолетке эдаким былинным разбойником, от посвиста которого прохожие падают замертво.
Мандавошка, силясь унять дрожь в руках, старательно писала заяву под диктовку бывшего сыщика. Строки на бумаге постепенно выравнивались, обретая четкую округлость школьных прописей.
– …число, подпись, – закончил Голенков и, воткнув передачу, скомандовал: – А сейчас в ментуру поедем. Если будут расспрашивать о звонках, ничего лишнего не говори.
Спустя полчаса заявительница, поддерживая упругий живот, тяжело спускалась со ступенек райотдела.
– Приняли заявление? – спросил Эдуард Иванович, открывая перед малолеткой пассажирскую дверцу.
– Ага. Даже предложили поставить мой телефон на прослушку. Я не согласилась…
– Правильно. Ладно, давай я тебя до дома подброшу.
– Слышь, папик, Танька так и не отыскалась? – спросила Ермошина и тут же выпалила с напором: – Только ты не думай, что ее из-за меня выкрали! Чесслово, я тут не при делах!
Эдик помрачнел:
– Нет. Не отыскалась, Если позвонит тебе – обязательно сообщи.
– Какой базар! Мне и самой Танька нужна… Знаешь, как без нее тяжело по хозяйству? – вздохнула беременная малолетка, зашуршав пачкой сигарет.
За всю дорогу до «Рюмочной» Голенков не взглянул на спутницу ни разу. Вопрос о пропавшей дочери словно сорвал воспаленный струп с сердца, и Эдик долго заглаживал в себе боль. Теперь он согласился бы даже не мстить Жулику – только бы с дочерью ничего не случилось…
Малолетняя проститутка Лида Ермошина обладала редким достоинством: она абсолютно безошибочно определяла удельный вес всех людей, с которыми сталкивалась по жизни. И, несмотря на нежный возраст и срамное ремесло, никогда не ошибалась в оценках. Если бы судьба не повела Мандавошку по стезе порока, то в будущем она могла бы рассчитывать на карьеру следователя, бизнесменши или даже публичного политика.
Даже нескольких часов, проведенных в обществе родителя, оказалось достаточно, чтобы понять: с этим человеком лучше не шутить. От отца исходил мощный поток отрицательной энергетики. Татуировки же его и вовсе внушали Ермошиной какой-то иррациональный, почти мистический страх. С ног до головы Кадр был расписан тигровыми оскалами, карточными колодами, горящими свечами и прочими символами тяжелой жизни в неволе. Наколок не было разве что на лбу, за ушами и под ногтями… Такому человеку не стоило врать. Да и обещание «вывернуть матку через жопу» донельзя впечатлило девушку.
И потому Лида довольно детально поведала папе и о случайном знакомстве с бывшим ментом, и о своем заявлении на Жулика, и о пятнах крови на брюках, и о выпавших из кармана империалах, и о похищении Тани, и о новой заяве на Сазонова, написанной ею под диктовку Эдуарда Ивановича.
Ермошина ничего не приврала, рассказав даже, от кого она в действительности беременна.
– Да ты что?! – Последнее сообщение поразило Кадра.
– Прости, папочка, – всхлипнула малолетка. – Так получилось…
– И кого же ты от него выродишь? Ни мышонка, ни лягушку, а неведому зверюшку? – Миша задумчиво
