На сырой земле, под настилом, лежит целлофановый пакет с двумя кусками сала общим весом около трехсот граммов. Пакет имеет вид, словно его только что вынули из автобусного компостера, а на кусках сала виднеются кучно расположенные укусы. Пакет вынимается и предоставляется на обсуждение общественности. Точку в прениях ставит Бедовый, со своих нар.
– Вот ведь какое удивительное дело получается, друзья, – хриплым от сдавленной иронии голосом вещает он. – Государство, вместо того, чтобы выложить сало на прилавок магазина, крадет его у людей, чтобы обеспечить нас, ущербных. Направляет сало в зону, где на этих удивительных кусочках жизни нам должны готовить щи и капусту. Но вместо этого «красные» сало «крысят» для личного использования, а в тот момент, когда расслабляются, Цыца и Фантик, кухонные шныри, «крысят» его у администрации. Но это не конец истории, потому как в бараке номер шесть обитает Блябудович. Именно эта занятная личность тащит сало у тертых шнырей и приносит в барак, чтобы сожрать его, не разделив с товарищами. Точку в этой истории ставит крыса, обокравшая Блябудовича в самый неподходящий для него момент.
Перевернувшись к стене лицом, вор заключает:
– Нехорошо воровать у своих, недостойно.
Глава 5
Сколько он пробежал?
Хотя, о чем это он… Уже километр Литуновский идет пешком, перед глазами его маячат фиолетовые круги, и ноги заплетаются, словно он им не хозяин.
Бежать он перестал полчаса назад, когда понял, что следующий километр быстрого передвижения будет для него последним.
Так сколько он пробежал и прошел?
Глядя на лучи солнца, пробивающиеся через густые кроны деревьев, Летун производил расчеты около получаса. Голова отказывалась работать, хотелось остановиться и, не выискивая удобных мест, просто упасть на землю и лежать, не шевелясь, часа два.
Едва он сделает это – в этом направлении голова, слава богу, функционировала без сбоев – главный козырь тут же выпадет из его рукава. Группа преследования, устремившаяся в погоню, ушла в направлении, в котором уехала тележка. Он же, убрав ее с глаз, двинулся в сторону под углом девяносто градусов. С конвоем собаки, но они не возьмут след. Кто там у них старший?..
Конечно, Кудашев. Ему всегда помогает не логика, а предприимчивость базарного дельца. Он точно знает, что нужно делать, но не может этого обосновать. Уперевшись в пустоту, майор, наблюдающий отсутствие интереса у псов, заставит группу вернуться обратно. Ему нужна будет тележка, на которой уехал Литуновский. И Андрей был уверен в том, что замполит ее найдет. Наверняка опять огорчится собственной глупости. И, конечно, удвоится его ярость. Это хорошо, это очень хорошо. Замполит Кудашев в моменты приступа злости не дает себе отчета в том, что делает. Правда, и успокаивается быстро. Однако если сложить вместе время, выделенное на возвращение группы, на поиск тележки, на заботу о собаках, нанюхавшихся табака, то получится совсем неплохо для него. Главное, успеть до темноты найти ручей.
Он должен быть где-то рядом, еще километр, два, если словам Бедового верить. Если не верить, то больше. Но ручей есть, потому что о нем говорят в зоне все, от Цыцы до Зебры. И до него нужно добраться во что бы то ни стало, и обязательно до темноты.
Вот потому нельзя падать, нельзя останавливаться и не давать возможности преследователям сократить расстояние до критического.
Литуновский понимал, Хозяину, как и в первый раз, не терпится расправиться с беглецом лично. Ведь ясно, что своим побегом Литуновский дискредитирует не систему ГУИН, а доброе имя полковника Кузьмы Никодимыча. «Дача», пресловутая «дача», от одного упоминания о которой зэки после приговора сотрясаются всем телом и дрожат сердцем, зона, побеги с которой считаются верхом безумия, дважды в течение четырех последних месяцев давала течь. Начальнику, думается, очень не хочется, чтобы по тревоге был поднят спецназ ГУИН, а в ходе допросов сразу выяснится, что побег этот не первый, а как минимум второй. Сразу возникнет куча вопросов к администрации шестого барака, ответы на которые придумывать будет невозможно, и из честного служаки полковник мгновенно превратится в хмыря-карьериста, укрывающего совершаемые в колонии преступления и занимающегося самосудом. Понятно, что публично рвать с Кузьмы Никодимыча погоны в приемной ГУИН никто не станет, ибо случаев таких не перечесть, но вот добиться расположения в кадрах Управления после такого кульбита представляется проблематичным. А потому замполит будет делать все возможное, чтобы спасти честь начальника, прямодушного рубахи-парня, ради собственного благополучия готового на все.
Мысли путались в голове Литуновского, когда он, опустив голову в ледянистый поток, втягивал в себя воду. Когда бежал, он думал, он размышлял, когда шел, и даже теперь, найдя ручей и прильнув к нему, как к источнику новых сил, продолжал мыслить о настоящем.
Ручей найден, Бедовый не лгал…
Рывком вынув голову из воды, Литуновский с глухим хрипом втянул в себя воздух. Чувствуя, как внутрь заливается живительная влага, он совсем забыл, что нужно еще и дышать…
Белка на дереве, услышав в темноте этот полурев-полувсхлип, испуганно высунула мордочку из дупла в старом кедре и снова исчезла.
Лежа на спине, Литуновский вспоминал «Маленького принца» Экзюпери. «Вода, ты не имеешь ни вкуса, ни цвета, ни запаха»… Да, он был прав, этот молодой летчик. Летун… Вода не имеет ничего, кроме способности вдыхать в человека свободу и жизнь. А потому нет ничего дороже.
Летуну хотелось плакать. Плакать навзрыд, не стыдясь никого. Почти год он пил из фляг, баков, бидонов и ведер, зачерпывая кружкой или ожидая, пока струйка из соска наполнит емкость. Но ни разу за десять месяцев он не пил свободной, как и он сам сейчас, воды. Ее не слила сюда администрация, и не принесли с кухни шныри. Вода была свободна. Как и он сам.
– Вика, – прошептал Литуновский, вглядываясь в темноту. – Помолись за меня. Помолись…
Шшшурх!.. – тонкий, предсмертный писк! Тишина…
Сова, славный охотник, заставила Литуновского вернуться в реальность. Темнота не спасет. Она обманчива. Истый охотник всегда хитер и беспощаден.
Идти в безлуние, в полной темноте – безумие.
Когда есть выбор.
Когда его нет, приходится поворачиваться к безумию лицом.
Оторвавшись от земли, Литуновский осторожно, чтобы не напороться на лежащую рогатину или торчащий сук, ступил в холодную воду. Она проникла через швы поношенных сапог, остудила ноги и намочила скользкие от пота носки.
Ступая на выбор, Литуновский шел по ручью около двухсот метров. Бедовый говорил – не отходи от ручья ни на шаг и двигайся вдоль него долго, пока не устанешь. Первую часть совета Литуновский выполнил легко. От ручья он не отходил, он шел по нему. Разворачивался против течения, снова приникал к влаге и пил без остановки. Ни шагу от ручья, ни метра в сторону. Он не уйдет, потому что не в силах этого сделать. Он не напился, нет, он еще не напился…
Иди вдоль ручья и не сворачивай, пока не устанешь… Как определить эту меру, когда ручей найден и ты без сил?
– Пока не пойму, что подыхаю, – прошелестел изуродованным ртом Литуновский в ответ и зачавкал по воде…
– А я на спор не подохну. Ни за что не подохну… – бормотал он, считая в кромешном мраке каждый шаг, удалявший его от зоны. – Мне Вика не простит. Сын не поймет…
– Иначе зачем все это нужно было, если я, встречая рассвет, замру у воды? – как сомнамбула бормотал он. – Росомахе завтрак к ручью подать? Проще было остаться, а лет через десять отписать президенту о помиловании…
– А за что меня миловать? – возмущался он сам себе, вступая в спор лишь для того, чтобы понимать, что движется. – Что я сделал, чтобы навлечь на себя такую благодать?..
Кррр…
Спасибо и тебе, кедр. Жив еще, жив, иду…
Сколько он преодолел за день? Он уже не мог ответить на этот вопрос. Наверное, много, если желудок сводит от голода. В тайге можно перебиться сыроежками, благо их тут в изобилии, но это приемлемо, если
