Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь…
– Ты куда? – побежала за ним Шуба.
– Восемь, девять, десять! – Севка остановился как вкопанный возле Лаврухина. – Я идиот! – закричал он. – Я полный идиот!!!
– А я всегда это говорил, – согласился Вася. – Скажи, тебе не кажется, что эта фотка с мостом как-то нереально растянута? Ну на хрена, спрашивается, вывешивать такую мазню?
– Их ровно десять!
– Чего?
– Ровно десять больших фотографий с размытым изображением! Ты понимаешь, что это значит, Лавруха?!
Вася навёл лупу на Севку и стал рассматривать его нос.
– Фу, какой у тебя носяра, – поморщился он. – А что это значит, Фок? Что может означать, если десять снимков из ста у гениальной художницы получились неудачными?
– А это значит, – отпихнул Севка лупу от своего носа, – что эта выставка организована для отвода глаз! Это значит, что все фотографии сфотографированы с душой, а десять сделаны на скорую руку и небрежно увеличены. Это значит, что на таможне фотографии не будут досматриваться – ведь это выставочные экспонаты, чего их досматривать… Это значит, что под большим форматом скрываются…
Севка сорвался с места и побежал к выходу, расталкивая народ.
Шуба и Вася помчались за ним.
– Эта выставка для того, чтобы Милавина могла беспрепятственно вывезти в Лондон контрабанду! – крикнул на бегу Фокин. – Кто будет искать украденные картины под фотками, которые только что выставлялись на всеобщее обозрение?! Кто заподозрит известную топ-модель в убийстве своего дяди?! – Севка заметался по фойе. – Где?! Где Милавина?!
Лаврухин уже куда-то звонил. Шуба громко смеялась, довольная, что похороны Севкиной любви превратились в фарс, а из буфета доносился голос Генриха Генриховича:
– Мой папаня пил как бочка, и погиб он от вина…
Через пятнадцать минут два парня в милицейской форме проводили Милу Милавину в милицейский ГАЗик с мигалкой. Она шла с гордо поднятой головой, а, встретившись взглядом с Севкой, одними губами сказала: «Ублюдок».
– Я одна осталась дочка, и зовут меня Нана! – напевая, вывалилась из буфета Драма Ивановна. – Генрих! – закричала она, увидев Милу в наручниках. – Твой Севун поймал за хвост декоративную курицу! Я же говорила, что это её почерк!!!
– Уволю на хрен, – пригрозил ей Севка.
– За что? – впервые поинтересовалась мисс Пицунда.
– За распитие спиртных напитков на рабочем месте.
– А ничего, что Генрих против моего увольнения?
– Ничего. Поедете к нему на кладбище и вступите в общество анонимных алкоголиков.
Севка вышел из здания и побежал к машине, забыв про Шубу и про Лаврухина, который с энтузиазмом показывал журналистам лупу и рассказывал, как он раскрыл преступление века.
Триумфа Фокин не ощущал.
Он чувствовал тоску и разочарование.
Даже самые яркие звёзды, оказывается, теряют свои орбиты.
Наутро Драма Ивановна выглядела не так свежо как всегда.
Под глазами у неё набухли мешки, а руки заметно дрожали.
– Ну-ну, – усмехнулся Севка, заходя в кабинет. – Как ночка прошла?
– Шикарно, – буркнула мисс Пицунда, впервые не предложив ни чая, ни кофе.
– Переспали с моим папаней? – усаживаясь за стол, поинтересовался Севка.
– Пере… Что?! – впрыгнула Драма Ивановна в кабинет. – Что вы сказали?!
– Вы занимались сексом с Генрихом Генриховичем?
– Я девушка! – взвизгнула мисс Пицунда.
– Если вы имеете в виду девственность, то папаня тоже невинен как новорождённый. Только когда две таких пьяных невинности собираются вместе, из этого может ой-ей-ей что получиться!
– Что это за «ой-ей-ей»? – явно разозлилась Драма Ивановна.
– Ой-ей-ей, мисс Пицунда, это секс в могиле, – пояснил Фокин. – Папаня не предлагал вам эротическое путешествие по погосту?
– Генрих Генрихович предложил мне руку и сердце, – отчеканила мисс Пицунда и, стуча каблуками, вернулась на рабочее место.
– Вы согласились? – перепугавшись до дрожи в коленках, бросился за ней Севка.
– Я сказала, что подумаю, – высокомерно ответила Драма Ивановна.
– Что тут думать! Он алкоголик!
– Все мужчины немного пьют. Это не страшно.
– Он старый!
– Я тоже немолода.
– Он… он… чокнутый на политике!
– Мне тоже небезразлично, что происходит в мире.
– У него есть ребёнок! Отвратительный, вредный сын!
– С этим сыном я сумею договориться.
– Значит… вы скажете «да»?! – с упавшим сердцем спросил Севка, понимая, что его сумасшедшая секретарша запросто может стать его мачехой.
– Во всяком случае, «нет» мне говорить не хочется.
– Тогда мы не сможем работать вместе! – заорал Фокин. – Я не допущу семейственности на работе!
– Почему? – вскинула нарисованные брови Драма Ивановна. – По-моему, это очень мило – иметь секретаршей мачеху. Вот скажите, если бы не семейственность, разве я могла бы организовать ваше присутствие на допросе Милавиной?
– А вы организовали? – опешил Севка.
– Да. Через тридцать минут вас ждут в прокуратуре. И Василия Петровича тоже.
Севка схватил свою джинсовую куртку, ключи от машины и побежал к лифту. Но с полпути он вернулся и шёпотом спросил у Драмы Ивановны:
– Скажите, а кто ваш племянник?
– Военная тайна! – шепнула возможная мачеха.
– Понял, отстал, – отрапортовал Севка и помчался в прокуратуру.
Следователь был старенький, но жёсткий.
Фокину и Лаврухину он отвёл место в «зрительном зале» – на двух стульях в конце кабинета.
– Только не вмешивайтесь, – попросил Валентин Фёдорович, прежде чем Милавину ввели в кабинет. – Я и так вас пустил по распоряжению свыше.
Мила зашла с гордо поднятой головой, в том же сиреневом платье с открытой спиной, в котором была вчера. Наручников на ней не было, но руки она отчего-то держала за спиной.
Севка прислушался к своему сердцу – не ёкнет ли при появлении Милы, не оттелеграфирует ли «люблю», – но нет, не ёкнуло и не оттелеграфировало.
Она была человеком с другой планеты и из другого теста. И не потому, что сверзлась с небес ниже плинтуса, превратившись из топ-модели в воровку и убийцу, а потому что… Ну, в общем, сомневался Севка, что в её жилах течёт настоящая, тёплая, красная кровь. Ему казалось, что если Милу поранить, то вместо крови потекут чернила.
Или бензин.
Или солярка.
Короче, что-то технологичное, с октановым числом, причём, невысоким.
Мила, сделав вид, что не заметила Севку с Лаврухиным, прошла к столу и села напротив Валентина Фёдоровича. Глядя в одну точку – куда-то поверх головы следователя, она начала отвечать на вопросы.
