остались пятна. «Просто вонючка какая-то, а не девчонка», — сказал он. Я хотела объяснить, что поцелуй застал меня врасплох, что обычно такого не бывает. Я пыталась вытереть влажные следы своим платьем. На мне было новое бледно-желтое платье, оно выглядело ужасно с разводами, оставшимися от моего «потопа». Энди отвез меня домой, и с тех пор мы больше ни словечком не перемолвились. Когда я вышла из машины и закрыла за собой дверь, я одновременно закрыла для себя все, что у меня «там». На замок. Никогда больше не отпирала. Еще несколько раз ходила на свидания, но мысль о «потопе» слишком нервировала меня. Я даже никогда не была ни с кем близка.
Но у меня раньше были сны, сумасшедшие сны. Они как наваждения. Что за сны? Берт Рейнольдс. Я не знаю, почему именно он. В жизни мы с ним вообще ни разу не встречались. А вот во сне… Всегда Берт и я. Берт и я. Берт и я. Мы на свидании. Берт и я. В каком-то ресторане, вроде как в Атлантик-Сити, зал просторный, с канделябрами, и все в таком духе. И тысячи официантов в жилетах. Берт дарит мне бутоньерку с орхидеей. Я прикалываю ее к блузке. Мы смеемся. Мы всегда смеемся. Берт и я. Едим креветочный коктейль. Огромные, сказочные креветки. Мы смеемся все заразительнее. Мы очень счастливы вместе. Он заглядывает мне в глаза, притягивает к себе прямо посреди ресторана и только собирается меня поцеловать, как комната начинает дрожать, из-под стола вылетают голуби (уж не знаю, что они там делали), и начинается потоп. Прямо оттуда. Он извергается из меня. Льется и льется. Там плавают рыбки и маленькие лодочки. Весь ресторан заполняется моей влагой, Берт стоит по колено в ней, он ужасно во мне разочарован — я снова опростоволосилась. Он в ужасе наблюдает, как его друзья — Дин, Мартин и другие — проплывают мимо нас в своих смокингах и парадных костюмах.
Теперь я таких снов не вижу. С тех пор как у меня всё «там» вырезали. Удалили матку, трубы, в общем, всё. Доктор оказался такой шутник. Он сказал мне: «Если штука не в деле, ей нечего делать в теле». Потом я узнала, что это был рак. И все, что по этой части, надо было удалить. В любом случае, кому там что нужно? Ведь так? И вообще, по-моему, это дело слишком переоценивают. Мне и без того есть чем заняться. Я люблю выставки собак. Я продаю антиквариат.
Вы спрашиваете, что бы она надела? Ну и вопрос. Что надела бы? Повесила бы большую табличку «Закрыто в связи с потопом».
Что она сказала бы? Я же вам уже пыталась втолковать. Она вообще не разговаривает. Она же не человек, чтобы говорить. Умолкла давным-давно. Теперь она — это просто такое место. Место, куда не заходят. Закрытое и заколоченное. Под домом. Оно «там». Ну, вы довольны? Вы заставили меня говорить, вытащили это из меня. Вы заставили пожилую женщину говорить о том, что у нее «там». Теперь вам лучше?
Знаете, ведь вы первый человек, с кем я об этом говорю. И мне как будто стало легче.
В ходе одного судебного процесса о ведьмах в 1593 году некий экзекутор (женатый мужчина), вероятно, впервые для себя обнаружил клитор. Он счел его «соском дьявола» и верным доказательством виновности ведьмы. Это был «маленький кусочек плоти, торчащий как сосок, длиной в полдюйма», и тюремщик «обнаружил его с первого взгляда, хотя он был спрятан, так как находился рядом с таким секретным местом, которое видеть непристойно». Но в конце концов, не желая скрывать столь подозрительный объект, он показал его всем присутствующим. Они не видели раньше ничего подобного. Ведьма была осуждена.
В ходе многих интервью я расспрашивала женщин про менструацию. Их голоса звучали, как нестройный хор, как дикая неистовая песня. Женщины вторили друг другу. Я позволила кровоточащим голосам слиться в один. И утонула в этой крови.
Второй класс. Мне было семь лет. Братец рассуждал о «красных днях календаря». Мне не нравился его смех. Я пошла к маме. «Что такое красный день календаря?» — спросила я. «Это праздник, — ответила мама, смутившись. — Красным цветом в календаре выделяют праздники».
Папа подарил мне открытку: «Моей малышке, которая стала большой».
Я была в ужасе. Мама дала мне толстые прокладки. Использованные я должна была выбрасывать в ведро под раковиной на кухне.
Помню, я была среди последних. Мне было тринадцать.
Мы все с нетерпением их ждали.
Я была очень напугана. Я заворачивала использованные прокладки в грубую оберточную бумагу и прятала в темных углах чердака.
Восьмой класс. Мама сказала: «Вот и хорошо».
Сначала в старших классах у меня появлялось лишь по нескольку бурых капель, а потом уже начались настоящие месячные. В это же время стали расти первые волосы под мышками, но не равномерно: с одной стороны уже были, а с другой нет.
Мне было шестнадцать, и я побаивалась.
Мама дала мне таблетку кодеина. У нас были двухъярусные кровати. Я легла внизу. Мама чувствовала себя неловко.
Однажды я пришла домой поздно и юркнула в кровать, не включая свет. А мама обнаружила использованные прокладки и сунула их между простынями.
Мне было двенадцать, я все еще разгуливала по дому в одних трусиках. Не одеваясь. Посмотрела на лестницу. А там оно.
Я посмотрела вниз и увидела кровь.
Седьмой класс, мама обратила внимание на мое белье и вручила мне прокладки.
Мама была очень ласкова: «Сейчас я дам тебе прокладку».
Семья моей подруги Марсии устроила целый праздник по случаю ее первых месячных. Был торжественный ужин.
