нуждается.
– Катись отсюда!
В дверную дыру смотрел человеческий глаз.
– Впусти, хозяин, – учтиво попросил Рогожин, не надеясь на взаимную вежливость.
– Канай вслед за Ким Ир Сеном, – ответ был весьма исчерпывающ, но Дмитрия он не устраивал.
Дверь задребезжала под его ногой.
– Открывай, вышибу! – предупредил Рогожин.
Атмосфера свалки напрочь отбивала хорошие манеры. Среди отбросов городской цивилизации они облетали, как шелуха.
Дверь отворилась. Человека в дверном проеме было видно по грудь. Остальная часть туловища скрывалась в земляной яме. Голова постояльца землянки подрагивала.
– Чего озорничаешь? – Брови мужчины, на коем был китель старого образца со стоячим воротничком, сошлись к переносице.
Было заметно – он бодрится, чтобы спрятать страх, грызущий его изнутри.
– В гестапо свое поволокете? – от бессильной ненависти голос его сипел.
Рогожин молча рукой отстранил старика и вошел в убогое жилище.
В центре землянки, имевшей форму неправильного овала, стояла печка-«буржуйка» с выведенным через крышу дымоходом. Кроватей не было. Их заменял дощатый настил, положенный на кирпичи. Стены от осыпания предохраняли листы многослойного картона, вспученные сыростью. Керосиновая лампа с надколотой колбой – единственный источник света – сильно коптила.
Рогожин подкрутил колесико, регулирующее пламя, и несколько секунд привыкал к полумраку.
Спертый воздух, пропитанный могильной сыростью, вонью пота и тошнотворным запахом перебродившей браги, заставил Дмитрия закашляться.
– Не нравится озон? – ухмыльнулся хозяин подземной резиденции. – Дверь открытой оставь, а то, неровен час, задохнешься.
– Прикрой, Степаныч! – Дмитрий подобрал щепку, забросил ее, присев на корточки, в топку «буржуйки». – На кой ты брата моего оговорил? – без подготовки, в лоб, спросил Рогожин, интуитивно угадав – свидетель подставной. – Суворов из крысиной норы! – Он вложил в последнюю фразу заряд презрения.
– Ты кто? – задал вопрос Степаныч. – Брат? Того? – он указал пальцем в неопределенность.
– Рогожин Дмитрий Иванович. Старший брат Сергея! – отчеканил непрошеный гость.
– Судить меня пришел! – Хозяин безразлично усмехнулся, показывая свою готовность ко всему.
Он протянул руки к огню. На запястьях мужчины Рогожин увидел фиолетовые следы от наручников.
Степаныч поймал его взгляд:
– Симпатичные браслеты? Тебя приковывают к батарее и бьют ногами под дых, по голове, в грудь. Ты дрыгаешься, пробуешь закрыться, а ручки-то пристегнуты! – Он повертел ладонями. – Потом тебя освобождают. Добренький следователь угощает сигаретой и стаканом воды, усаживает на стул. Просит подписать бумаги. Ты отказываешься, объясняешь, что был залит водкой до гланд и не помнил тогда, как зовут родную мать. Следователь начинает грустить, – блики огня плясали в налитых слезою глазах Степаныча. – Ему хочется повеселиться. Он подает знак, и тебе опять надевают наручники, – старика колотило. – Верзила под два метра ростом заходит сзади и поднимает твои руки вверх, суставы хрустят, ты зависаешь в воздухе, железо режет запястья… – Степаныч затравленно оглянулся. – Уматывай из города, парень. Брательника твоего в расход списали и тебя обломают. – Он закрыл лицо ладонями, помолчал. – Тварь я последняя, – глухо признался отставной майор. – Не выдержал…
– Кто пытал? – Рогожину было жаль старика, но он подавил эмоции, могущие помешать делу.
– Марк Игнатьевич. Старший следователь Баранов.
Память Рогожина зафиксировала фамилию.
– Уезжай, парень! – молитвенно просил Степаныч, моргая влажными глазами. – Здесь тебе правды не найти. Накатай «телегу» в областную прокуратуру, в Генеральную… А тут – стая. Всех Хрунцалов, чтоб ему в гробу перевернуться, одной веревочкой повязал. Подох, а мафия его осталась.
– Поподробнее расскажи. На чем покойный мэр жировал? Взятки?
– Он сам их раздавал. Местных подмазал, московским шишкам мзду выплачивал. Таньгу покойничек лопатой загребал. Умел организовать производство, – разговорился Степаныч, но, спохватившись, спросил: – А ты того… действительно брат Рогожина?
Дмитрий показал служебное удостоверение. Бордовую книжицу Степаныч старательно изучил, прочитал каждое слово.
– Ишь ты, майор! – сказал он, возвращая документ. – Я тоже до майора дослужился, – с оттенком печали произнес старик. – Дослужился, – сникнув, повторил он.
– Взбодримся?! – Дмитрий ногой придвинул свою сумку.
Зацепившись за неровности пола, наполовину расстегнутая сумка перевернулась. Ее содержимое высыпалось. Покряхтывая, старик нагнулся, помогая складывать небогатое имущество обратно.
– Ты, паря, бутылец спрячь, – твердо произнес Степаныч, пресекая попытку Рогожина свернуть винтовую пробку с бутылки коньяка. – Отпил я свое! – лохматые брови, посеребренные сединой, сошлись у него на переносице. – Если желаешь согреться, вот тебе тара. – Он подал чисто вымытую консервную банку с загнутыми краями.
– Что так, старик?! – недоуменно усмехнулся Рогожин. – Печень бережешь? – Он все еще не мог преодолеть неприязни и недоверия к хозяину землянки.
– Пей, майор, не стесняйся. После выпивки черти ангелами кажутся!
– Не привык в одиночестве, – парировал Рогожин.
– А я до тюрьмы закладывал, – признался старик. – По-черному пил. Сам себя в грязь втаптывал и не замечал! – Он вдруг заговорил точно в горячечном бреду: – Знаешь пословицу: «От тюрьмы да от сумы не зарекайся!» Так вот, у меня в кутузке глаза открылись, какое я быдло. Баранов, следователь этот поганый… когда я бумаги подписал, он с кодлой своей ментовской банкет устроил в кабинете. Откуда что взялось? И закуска, и водка на столах. Мне наливали… Представляешь, майор, в пепельницу водки плеснули и пододвигают, мол, лакай, старая псина. Массивная такая пепельница, из зеленого стекла. А в ней окурки плавают…
Дмитрия передернуло от отвращения. Он зримо представил картину: кабинет с казенной мебелью, обязательным железным сейфом в углу, раскрасневшиеся от выпитого и духоты мужики, обступившие поникшего, избитого человека.
– …Баранов схватил меня за волосы, – Степаныч сгреб прядь своих волос, показывая, как все происходило, – и лицом в это болото! А остальные гогочут! После такой терапии я не пью, – рубанул ребром ладони по хлипкому столу Степаныч. – Я все-таки продолжаю человеком себя считать…
– Мало от человека в тебе осталось. Больше от побитой палкой собаки, – не щадил хозяина землянки Рогожин. – Зубы скалишь, но укусить боишься. Ты же офицер, а опустился до помойки. Живешь, как крыса.
Степаныча била нервная дрожь:
– Не дави на психику, майор! Я свое отвоевал…
Они проговорили еще с полчаса. За это время у Дмитрия крепла уверенность – один союзник в этом городе у него уже есть. Пускай дряхлый, измочаленный в застенках старик, но что-то подсказывало Рогожину – Степаныч последнего слова еще не сказал.
– Я скоро приду, – хозяин землянки достал из-под дощатой лежанки царапку. – Сейчас мусор завезут. Надо рассортировать, – он пытался скрыть неловкость за усмешкой. – Что поделать, приходится добывать хлеб насущный в поте лица. Подождешь меня? – Этот вопрос был как рукопожатие, как знак готовности заключить договор. – Чаю завари. Жрать, извини, у меня ничего нет, а чай знатный. Подфартило. Нашел короб с истекшим сроком годности. Ничего, только мешковиной воняет! – Отставник, чьим домом стала свалка, вышел, не дожидаясь ответа.
Рогожин пользоваться припасами хозяина землянки поостерегся. Он предпочел налить себе граммов пятьдесят коньяка и медленно смаковал янтарный напиток. В топке «буржуйки» потрескивали доски. Искры взлетали вверх и исчезали в жерле коленчатого дымохода…
