Дмитрий проснулся от холода. Огонь в «буржуйке» погас, лампу потушил хозяин. Степаныча в землянке не было.
«Что ж так ноги закоченели? – Рогожин пошевелил онемевшими пальцами. – В горах меньше мерз. Старик следующую зиму не перенесет. Околеет или помогут умереть».
Сидение в земляной норе надоело, и Дмитрий по хлипким ступеням поднялся наверх.
Над свалкой гомонила закрывшая полнеба темная птичья туча. Кое-где виднелись костры. Обитатели свалки приступали к приготовлению ужина. Приближалась ночь, и эта местность переходила под правосудие неписаного закона, установленного сильными для слабых, стаей для одиночек, хитрецами для глупцов и слишком доверчивых. Приговор нарушителям выносился моментально и обжалованию не подлежал.
Совершив вечернюю прогулку среди зловонных терриконов, надышавшись испарениями разлагающихся нечистот, Дмитрий наткнулся на живописную группу бомжей у большого костра. Горели автомобильные покрышки. Черный столб дыма упирался в небо.
Разговор у костра велся на повышенных тонах. Отдельно стоявшую четверку, судя по всему, готовились поколотить. Из основной группы поочередно выбегали люди, чтобы влепить затрещину или огреть царапкой по спине этих изгоев.
– «Пушнину» собираешь, а денежку заныкать от хозяина хочешь! Бля, вас урыть мало! – доносились до Рогожина обрывки гневных фраз.
Обстановка накалялась.
Четверку теснили к костру ударами длинных шестов, причем нападавшие подчинялись единой команде невидимого руководителя. Палки то взлетали, то опускались.
Дмитрий сменил позицию. Он наблюдал из-за костра; пламя перекрывало панораму обзора черно- багровой стеной. Зайдя с другой стороны, Рогожин рассмотрел всех участников сходняка у мусорных отвалов.
Нападавших было ровно вдвое больше. Они вели себя, как стая разбушевавшихся павианов. Выли, подбадривая себя воинственными кличами, подпрыгивали, совершая невообразимые кульбиты, бросали в четверку испуганных людишек все, что попадало под руку.
Руководил ими упитанный мужик в пыжиковой шапке. На нем была дубленка-пропитка, и он имел вид довольного жизнью человека.
Пыжик – такое прозвище присвоил ему Рогожин – задом опирался на радиатор серой «восьмерки».
Машина из-за цвета была незаметна в ночном мраке. Стояла она поодаль от костра, словно брезговала беснующимися бомжами, готовящимися линчевать в чем-то провинившихся собратьев.
– Козлищи смердючие… пеньки… пеньки обрыганные…
Рогожин подивился богатству русского языка и виртуозности сравнений. Таких эпитетов он не слышал даже в армии, а там, как известно, к языку уставов прилагается набор ругательств, от которых уши в трубочку сворачиваются.
Удары становились все сильнее. Один из несчастных схлопотал царапкой по голове и упал. Его бросился поднимать товарищ.
Пыжик командным голосом прокричал:
– По хребтине старпера! По хребтине… Нечего Суворову выкобениваться!
Град палочных ударов обрушился на согнутую спину Степаныча. Рогожин только сейчас узнал старика. Двое бомжей из группы Пыжика опрокинули его на спину и принялись избивать ногами, норовя попасть в лицо.
Старик, извиваясь ужом, уклонялся от ударов, не издавая ни единого звука.
«Твой выход, Рогожин», – мысленно объявил Дмитрий, держа курс на костер.
Появление незнакомца приостановило избиение. Наверное, эту публику меньше бы удивило приземление летающей тарелки с марсианами, чем спокойно разгуливающий по городской свалке в ночное время обычный человек, да еще прокричавший:
– Прекратить мордобитие!
Бомжи ретировались к машине, поближе к предводителю в пыжиковой шапке.
Четверка обреченных сплотилась за спиной Рогожина.
– Ты кто? – задал естественный вопрос в неестественной декорации свалки Пыжик, тараща глаза на Дмитрия.
– Лягушка в манто! – ответил Рогожин, оценивая диспозицию потенциального противника.
Восьмерых бродяг нельзя было назвать доходягами, отощавшими на скудной пайке из сгнивших консервов и заплесневелой колбасы. Румяные морды, правда, измазюканные сажей и не бритые с неделю, были в меру испитыми и достаточно сытыми для обитателей помойки. Глаза восьмерки бомжей, налитые кровью, словно у быков на корриде, говорили: «Мы тебя, чужак, не выпустим. Живьем закопаем на нашей делянке. Выбирай, под какой кучей. Ты вторгся на территорию, где мы властвуем безраздельно, и за это придется платить».
Владелец пыжиковой шапки соображал медленно. Покуда он решал, как быть, Рогожин помог Степанычу подняться, утер носовым платком кровь, сочащуюся из носа старика.
– Ты кто? – тупо переспросил Пыжик, оторвав зад от капота «восьмерки». – Я Хвалько! – с королевской гордостью произнес он ничего не говорящую Рогожину фамилию.
Ответ был обескураживающе простым:
– Хвалько? Ну и… тебе через плечо!
Дмитрию, увидавшему, как головорезы Пыжика-Хвалько оформили лицевую часть Степаныча, захотелось безотлагательно ввязаться в потасовку и свести счеты с мусорными истязателями.
Нос старика, свернутый набок, походил на сорвавшийся с оси флюгер; обильно шла кровь.
– Так, ребята-мусорята! – Рогожин принял боевую стойку. – Подходим без толчеи, по очереди. Бычара, ты первый? – встретил он вопросом мчавшегося с царапкой наперевес верзилу в дамском пальто с облезлым воротником из побитой молью чернобурки.
Зубодробительный выпад левой руки погасил порыв самого нетерпеливого из компании. Тот шмякнулся в грязь, отплевываясь осколками зубов, а Рогожину достался шест с железными пальцами- наконечниками.
Крутнув наподобие пропеллера царапку, Дмитрий отбросил ее в сторону, как бы приглашая атаковать. Спину ему надежно прикрывал костер, от жара которого шевелились волосы на затылке, а стадо бомжей спецназовца не пугало…
Они честно отработали свой долг перед хозяином. Груда бездыханных тел дополнила пейзаж свалки. Рогожин уложил парней, как на показательном занятии перед новобранцами, проводя приемы с филигранной точностью.
– Разминка закончена! – немного запыхавшись, объявил Рогожин вросшему в землю Пыжику. – Приступим к основной программе?
Оставшийся без личной гвардии зачинщик ночной экзекуции пытался проскользнуть в машину. Степаныч, обретший уверенность в собственных силах, подсек беглеца шестом, и тот, проехав на животе по капоту, влип в лобовое стекло «восьмерки». Падение для Пыжика было неудачным: стекло покрылось паутинкой трещин.
Дмитрий, схватив ночного разбойника за ворот дубленки, стащил его с машины. Физиономия главаря шайки, терроризирующей обитателей городского дна, была плоской, как свежеиспеченный блин, и нуждалась в искусстве мастеров пластической хирургии.
Нос бедолаги преобразился в подобие поросячьего пятачка. Пыжика-Хвалько можно было снимать без грима для детской передачи в роли Хрюши. Он и говорить-то не мог, только повизгивал, дергаясь в руках Рогожина.
– Сделай себе в мозгах зарубку! – внушительно произнес Дмитрий, подкрепляя каждое слово потряхиванием, от которого жертва сучила ногами, взбивая грязь, и надрывно стонала. – Наедешь на Степаныча – заказывай катафалк и траурный оркестр. Я тебя без наркоза прооперирую, внутренностями накормлю. Переваришь – будешь жить. Нет – твои проблемы.
Жестом, похожим на жест глухонемых, Пыжик выразил полнейшее согласие и глубочайшее понимание.
– Пять минут выделяю тебе на сборы! Воспитательную беседу со своими оглоедами проведешь завтра
