– Так это… спасти их хотел! Вы же сами, Глеб Серчеич, сказали, что из-за этих капсул в Бельгии могут погибнуть люди. А я как в заложниках побывал, так многое понял. Вы правильно, Глеб Сергеич, учили, что дороже человеческой жизни ничего нет! Меня знаете, как похитили? На мобильник позвонили и сказали, что бабушка при смерти! Я в чём был, на дорогу выскочил, даже телефон в автобусе впопыхах оставил! Начал попутку в обратном направлении ловить… тут меня и сцапали!
– Молодец, – погладил его по голове Глеб. – Пять тебе по истории, ОБЖ и физре! И по поведению пять!
– Вы только не забудьте об этом! – искренне обрадовался Ганс.
– А вы немедленно должны объясниться, Герман Львович! – Бизя в упор посмотрел на Абросимова. – При всех!
Герман отвёл глаза и уставился в окно. Он молчал.
Я видела, как на виске у него неритмично пульсирует жилка.
– Отпустите! – заорала откуда-то Лаптева. – Убийцы, отпустите меня!
– Мы давно заподозрили, что среди нас есть предатель, – тихо сказал Бизон. – Давно! И подозревали именно вас! Как у вас оказались капсулы? Вы же знали, что от них зависит наша жизнь и жизнь бельгийцев! Но вы спрятали их! Нашли, спрятали и молчали!
– Глеб, он стрелял в самого Борисова, – напомнила я. – Он спас тебя!
– Ещё непонятно почему он это сделал! Вы обязаны объясниться Герман Львович! В этой истории и так много вранья, предательства, гнусности и убийств! А тут ещё вы со своим воровством! Где вы нашли капсулы? Почему не сказали нам? Решили сами нажиться и поэтому стреляли в своих подельников?!
Герман, хромая, дошёл до откидного сиденья и сел на него.
– Мне нечего вам сказать, – мрачно сказал он. – Пока нечего.
– Ему нечего нам сказать, – повторил Глеб мрачно и вдруг заорал во всю глотку: – Ему, гаду, нечего нам сказать! Да ты… да ты… Это ты убил Оскара Васильевича и Марию Ивановну! – выдохнул он обвинение Абросимову прямо в лицо. – Ты! Никто не видел, что ты делал там, в операторской! Никто не заметил, как ты заходил в интернат, когда все сидели перед беседкой в Бобровниково! Ты убийца, грабитель и вор!! Это ты пробил бензобак! Ты притворялся слабым, стеснительным, нелепым ботаником, а сам… Ты подлый гном!
– Погодь, сынку, – схватил Бизю за рукав дед. – Погодь… да не может он быть подлым гномом! Ты вспомни, как он мешки под колёса бандитам швырял! Вспомни, как пивом пожертвовал! В конце концов, он лично Борисову брюхо прострелил, когда тот в тебя целился! – дед уже орал во всю глотку на Бизю, как орал, когда у него садились батарейки в слуховом аппарате, и он начинал плохо слышать. – Он помогал нам, сынку! Так помогал, что без него бы мы уже неизвестно где были!
– Он делал это потому, что хотел избавиться от подельников и в одиночку навариться на капсулах, – упрямо повторил Бизя, глядя в пол.
– Тогда почему он отдал их за мальчишку? Если он такой негодяй, почему отдал?!
– Не знаю.
– А ты сначала узнай, а потом под трибунал солдата отдавай! Коммандос, объясните всё, наконец, прошу вас!
– Мне нечего вам сказать, – повторил Герман.
– Что в этих капсулах?! – спросил Бизя.
– Я не имею права…
– Ах, так! – Бизя схватил Абросимова за шиворот, развернул к себе спиной и пнул коленом под зад. Герман вскрикнул от боли в простеленной ноге, побледнел, но сопротивляться не стал. – Где у нас тут кутузка? Куда вы посадили Викторину? В сортир?! Отлично! Посидите и вы в тюрьме, Герман Львович, пока вам не будет, что нам сказать!! – Глеб вытолкал Абросимова в грузовой отсек и закрыл за ним дверь туалета на замок.
– Убийцы! – завизжала Лаптева. – Если вы не выпустите меня, вам не жить!!
– На твоём месте я допросила бы Викторину, – сказала я Глебу.
– Викторину?! – Бизя заметался в узком пространстве прохода. – Викторину я должен допросить?! Ну, нет! Я их скопом сдам всех в милицию! Всех!! В уголовный розыск! Вот там их пусть и допрашивают!!
– И меня сдашь? – прищурился дед.
– Нет, тебя не сдам. И Элку не сдам.
– Ну, спасибо, – усмехнулась я. – Тогда уж и Адабаса помилуй. А в особенности не рекомендую трогать Никитина!
– Адабаса помилую! А Никитину… просто морду набью, потому что он смотрит на тебя как кот на сметану, а ты его защищаешь! А ещё Троцкому рыло начищу… Слушайте, а где Троцкий?! Троцкий где?! Его случаем, не пристрелили? – Бизя растерянно огляделся по сторонам. – Где, мать твою, наш Ильич?! – заорал он и начал носиться по автобусу, заглядывая во все щели.
– О господи, – вздохнула я. – И когда всё это закончится? Ей-богу, даже для меня, такое веселье – это слишком…
– До границы осталось двести километров! – весело крикнул из кабины Дэн. – Ещё пара часов и мы на месте!
– Вот он! – радостно воскликнул Бизон. Он встал на нижнюю полку и открыл узкое багажное отделение под потолком, предназначенное для лёгкой ручной клади. – Мать родная, шеф, да как же ты туда забрался?! Эй, ты жив?! Кажется, он не дышит… – Глеб растерянно оглянулся на нас. – Помогите мне!
Последующие пятнадцать минут мы всеобщими усилиями вытаскивали Ильича из узкого багажника, куда не поместился бы и пятилетний ребёнок. В результате операции, Троцкому порвали штаны и рубашку, лишили его единственного ботинка, который завалился неизвестно куда, выдрали клок волос и расцарапали щеку. В конце концов, растерзанного, бледного и бездыханного Ильича бережно уложили на нижнюю полку. Мы сгрудились вокруг него, не зная, что делать.
– Пульс не прощупывается, – сообщила я, так и не обнаружив ни на запястье, ни на шее, участка, где бы хоть что-то пульсировало.
– Наверное, он задохнулся, – предположил Глеб, убирая со лба шефа вырванный клок волос.
– Ссал много, вот и задохнулся, – без особого сожаления сказал дед. – Трусы на войне первыми подыхают, причём не от пули, а от страха.
– Нужно сделать искусственное дыхание рот в рот, – задумчиво сказал Бизя.
– Вот и делай, – подпихнула я его в бок.
– Я это… того, не могу. У меня черепно-мозговая травма!
– И я не могу, – быстро сказал Елизар. – Я мартышку только что откачал, у меня кислород в лёгких кончился!
– От, бляха-муха, помрёт ведь начальник только из-за того, что никто с ним целоваться не хочет! – захохотал дед.
– Когда скот задыхается, – вкрадчиво сказал Адабас, – ему делают так: «Ха-а!!» – страшно заорал он в лицо Ильича и изо всех сил шибанул в бубен.
На сей раз шаманские штучки сработали. Троцкий сделал судорожный вдох и открыл глаза.
– Сердце что-то прихватило, – пожаловался он и потёр грудь с левой стороны.
– Когда у скота прихватывает сердце… – начал шаман.
– Не надо!! – в панике заслонился от него Троцкий и, собрав последние силы, сел. – Не надо лечить меня вашими варварскими способами! Я не скот!! Я… человек. Скажите лучше, опасность уже миновала?
Мы переглянулись и расхохотались.
– Может, в каталажку его? – задумчиво спросил дед. – В сортир?!
– Не войдёт, бля, – покачал головой Мальцев. – Там и так уже двое сидят. Теснотища!!
– Вы надо мной издеваетесь, да?! – простонал Троцкий. – Да?! – повысил он голос. – Да, я слабый человек, да, может быть, трус! Вы тут все герои, а я – посмешище! – Он вдруг закрыл лицо руками и затрясся всем телом. – Презирайте меня! Издевайтесь! Делайте своё «Ха-а!», словно я скот!
Мы с Бизей переглянулись. Он скривил губы и пожал плечом: мол, если шеф рассчитывает на жалость, то от меня её не дождётся.
