– Я уже с ним поговорил, – столь же тихо ответил Гумилев. – Если мы его отпустим, то босняк не скажет, что видел нас.
Ибрагим Юсташев, чутким ухом уловив, о чем идет разговор, подошел поближе к офицерам.
– Нада отпустить! – решительно сказал фельдфебель. – Не нада глотку рэзать!
– Экий ты гуманист стал! – хмыкнул Голицын. – Сами не хотим.
– А не выдаст? – спросил Щербинин, ни к кому конкретно не обращаясь.
– Нэт, – отрицательно крутанул головой Юсташев. – Нэ выдаст. Он мне мечетью и могилой матери поклялся.
– Вот пусть еще раз в этом поклянется, – принял решение Сергей. – Перед всеми нами. Какая клятва у вас самая сильная, Ибрагим-оглы?
– Бородой пророка Мухаммада и алмазным троном Аллаха, – не задумываясь, ответил фельдфебель.
После торжественно произнесенной клятвы Юсташев разрезал стягивающий запястья пленника ремень, и босняк был отпущен на все четыре стороны. Дальнейшая его судьба поручика не интересовала. Если не совсем дурак, то в австрийскую армию не вернется. Доберется втихаря до своей деревушки и затаится там до конца войны, которая нужна ему, как волку астролябия.
– Вернемся, господа офицеры, к нашим скорбным делам, – вздохнул Голицын, доставая карту. – Вот она, речка Серет. А вот мост, с которого Хейзингер собирается опорожнить свой ночной горшок. Сами видите: близко. Даже со всеми возможными задержками к полудню бронепоезд будет там. И как нам всему этому безобразию помешать?
32
Полковник Рудольф Хейзингер, проклинаемый Голицыным, Щербининым, Гумилевым, попавшим в недолгий плен босняком и много еще кем, тоже пребывал в самом отвратительном настроении.
Да, он вновь сумел оторваться от преследователей, которые уже в третий раз пытались захватить бронепоезд, цистерну с культурой брюшного тифа и его самого, но какой ценой! Потеря бронеплощадки не слишком огорчала Хейзингера, о ней пусть у командования австрийских железнодорожных войск голова болит. Но Ванчура, отцеплявший площадку, был ранен. Теперь он лежал в вагоне, который, по странной иронии военной судьбы, стал оправдывать свое название «санитарного» и красные кресты на боковых стенках. Ванчура отделался сравнительно легко: сквозное пулевое ранение левого плеча, кость не задета. Хейзингер, будучи как-никак полковником медицинской службы, толк в ранениях понимал и после осмотра сказал коменданту, что с такими дырками сразу после перевязки в атаку идут. Но хитрый Ванчура заявил, томно закатывая глаза, что на ноги подняться не может от сильной слабости и головокружения, вызванных серьезной потерей крови.
Хейзингер подозревал, что все это – сплошное притворство, что вредный чех попросту не желает более помогать ему в проведении акции и самоустранился под предлогом ранения. Выразил таким вот образом свой протест и неодобрение последнего приказа Хейзингера, и никак к коменданту теперь не подкопаешься.
А комендант ведь служил своего рода буферной прокладкой между полковником Хейзингером и боснийской поездной командой, солдаты которой и раньше-то немца не жаловали, а после эпизодов с санитарной машиной и отцепленной бронеплощадкой вовсе волками на Хейзингера смотрели. Так ведь и впрямь могут в спину выстрелить или под колеса столкнуть. Ненадежные они стали, сменить бы их полностью, да откуда взять солдат на подмену?
Кроме того, сказалась расточительность Хейзингера, его неумение и нежелание беречь людей. На бронепоезде за последние сутки было потеряно по разным причинам более двух третей личного состава! Но бронепоезд – машина сложная, это не крестьянская тележка. Лишних людей на нем нет. В результате, потеряв своего коменданта и массу незаменимого народа из поездной обслуги и боевых расчетов, бронепоезд стал заметно хуже управляться.
Конечно, путаница рельсовых путей – это не открытый океан, штурман на бронепоезде не предусмотрен, потому что не нужен. Кати по колее, сверяясь с картой, прикатишь туда, куда собирался. Но только если вовремя повернешь на определенную ветку, не пропустишь полустанок с разъездом, не проскочишь нужную стрелку – словом, если прилично ориентируешься в железнодорожной специфике и при этом внимателен. Беда была в том, что полковник медицинской службы Рудольф Хейзингер разбирался в пресловутой специфике, как старая дева в плотских утехах. То есть чисто теоретически.
А Войтех Ванчура, который в железнодорожных делах собаку съел, лежал себе и в потолок вагона поплевывал. Хейзингер был совершенно прав в своих подозрениях: особых мучений рана, нанесенная пулей поручика Голицына, коменданту не доставляла, и в иной ситуации чех давно бы был на ногах и выполнял свои обязанности. Как уже было замечено, майор Ванчура относился к вверенному ему бронепоезду почти как к живому существу. Курсируй сейчас бронепоезд (как ему и положено, кстати!) вдоль линии фронта, под огнем неприятельских батарей, не обратил бы чех внимания на жалкую царапину. Но сейчас? Была бы охота!.. Эшелон следует по тыловым дорогам, ничто ему не угрожает, даже ненормальные русские фанатики остались где-то позади. А если проклятый шваб заедет куда-нибудь не туда и провалит свой мерзкий план, то так ему и надо, Ванчура только порадуется. Перед командованием он в любом случае чист: был ранен в бою, выполняя приказ того же Хейзингера, вот и вся недолга!
И Хейзингер, точнее, машинист переднего бронепаровоза, не получивший вовремя распоряжения, заехал-таки «не туда»! Выяснилось это через полчаса после того, как бронепоезд проскочил нужный разъезд и оказался перед стрелкой, переводившей его на колею, по которой двигался встречный эшелон! Столкновения не случилось, оба состава затормозили.
Встречный поезд оказался воинским эшелоном, перевозящим на передовые позиции фронта австрийский резервный пехотный полк и три вагона боеприпасов. Начальник эшелона и командир перевозимого полка были вне себя от возмущения: непонятно откуда взявшийся бронепоезд срывал им график движения. Что вообще тут делает бронепоезд?! Его место – на прифронтовых рокадах!
Два австрийских офицера устроили Хейзингеру ту еще «сцену у фонтана»! Надо было срочно решать, в каком порядке разъезжаться, тем более что бронепоезду для того, чтобы попасть на железнодорожный мост через Серет, нужно было развернуться на сто восемьдесят градусов, – не пятиться же до моста задом!
Хамить и переть напролом, как с Ванчурой, Хейзингер уже не мог: командир резервного полка не уступал в звании немцу. Правда, Хейзингер ссылался на особую важность и секретность своего задания, на то, что его выполнение находится под контролем начальника Генерального штаба Франца Конрада фон Гетцендорфа и лично Верховного главнокомандующего. Он грозил немыслимыми карами за каждую минуту задержки и вообще производил впечатление помешанного. В конце концов командир резервного полка решил перестраховаться: он был прекрасно осведомлен о том особом отношении к германским союзникам, которое практиковалось в австрийской армии. Связываться с этим ненормальным немцем может оказаться себе дороже. Пусть те, кто старше званием и должностью, решают, а мы подчинимся. Под контролем начальника Генерального штаба? Вот и замечательно…
В запасном полку имелся специальный и редкий по тем временам аппарат, который позволял осуществлять прямую и обратную голосовую связь по беспроволочному каналу. Пригодных для связи абонентов, правда, было совсем немного, но штаб Юго-Восточного фронта в Лемберге среди них числился. Командир запасного полка знал, что фон Гетцендорф еще вчера находился там, в Лемберге. И хоть было раннее утро, решил попытаться выйти на связь с фон Гетцендорфом: тот, как всем известно, являлся «ранней птичкой», так что вполне мог уже пребывать в штабном кабинете. Вот пусть он и рассудит!
– А если господина генерала еще нет в штабе, будем ждать, пока он появится, – сказал командир полка Хейзингеру, который прямо-таки приплясывал от нетерпения, растеряв все свое хладнокровие и надменность.
На этот раз Рудольфу Хейзингеру повезло: несмотря на ранний час, фон Гетцендорф оказался на месте. Впрочем, повезло или не очень – это как посмотреть…
Доложив о непредвиденной встрече поездов и выслушав ответ генерала, командир запасного полка с нехорошей ухмылкой протянул наушники и микрофон немцу:
– Извольте! Послушайте, mein Herr, что говорит генерал.
Но полковник Хейзингер не хотел слушать! Перебив недовольную реплику фон Гетцендорфа, немец сразу принялся просить и требовать помощи:
