– Прежде всего нужно сменить поездную бригаду и состав боевых расчетов, людей осталось мало, и все они ненадежны! Как откуда взять?! А встреченный нами эшелон с резервным полком? Распорядитесь, пусть его командир выделит мне, скажем, сто человек. Желательно австрийцев. А оставшихся у меня босняков он может забрать взамен.
У командира полка, услышавшего эти бесстыжие слова, от такой немыслимой наглости даже усы встали дыбом! Отдать сто единиц личного состава?! А с кем он будет воевать, что останется от полка, если каждому встречному проходимцу с погонами чужой армии отдавать по сотне человек? Хорошенькую замену ему хотят навязать: австрийских солдат на босняков… Нет, этот номер не пройдет! Не отдаст он немцу своих солдат, пусть хоть с полка снимают и в майоры разжалуют.
Но никто его с полка снимать не собирался: идея Хейзингера и генералу фон Гетцендорфу пришлась не по душе. Начальник австрийского Генштаба был изрядно зол на Рудольфа Хейзингера и вовсе не собирался идти ему навстречу.
– Я крайне недоволен вами, полковник, – услышал Хейзингер в наушниках сердитый хриплый голос фон Гетцендорфа. – Я в курсе ваших художеств и ошеломляющих достижений. Вы оставляли наших солдат под огнем… Вы, как сами признаете, потеряли убитыми и ранеными почти весь личный состав, такое ни в одни ворота не влезает. Это что, в Берлине вас так лихо воевать учили? Мне такие вояки без надобности. Вы подвергли риску мирное население, в администрацию Лемберга уже поступили многочисленные жалобы от гражданских лиц, от пассажиров и от свидетелей вашего хамского поведения из числа жителей Збаража. Среди них ведь есть весьма уважаемые люди, пользующиеся немалым влиянием. Словом, пока от вас один только вред, хлопоты и неприятности. Молите Бога, полковник, чтобы ваша идиотская затея принесла хоть какие-то плоды. Это может стать единственным вашим оправданием. Бронепоезду придется пропустить литерный воинский эшелон, запасной полк ожидают на передовой, задержка недопустима. Ничего, потеряете еще два часа, что они теперь, когда почти двое суток вы уже потеряли! По собственной, замечу, дурости!
Ну, здесь Франц Конрад фон Гетцендорф был все же не прав. Фиаско полковника Хейзингера определила не столько его дурость, сколько усилия и мужество поручика Голицына и его отряда.
Единственное, что удалось выклянчить Хейзингеру, – это помощь солдат резервного полка в срочной маскировке бронепоезда под обычный состав. Фон Гетцендорф признал, что камуфляж необходим: уже совсем рассвело и русская авиационная разведка могла обнаружить бронепоезд. Это на корню угробило бы дезинформацию, запущенную вчера фон Гетцендорфом по беспроволочному телеграфу специально для русских. Генерал отдал соответствующие распоряжения командиру резервного полка, и работа закипела: бронеплощадки, пулеметные казематы и орудийные башенки срочно обшивали досками и камуфлирующими деревянными щитами.
«Вчера, когда я готовил текст для дезинформации, я пруссака уже похоронил, – подумал генерал фон Гетцендорф, заканчивая связь и имея в виду Рудольфа Хейзингера. – Ах, как неплохо было бы напророчить! Чтобы в этой своей части информация потеряла бы приставку «дез»! Надоели мне он и его зловонная цистерна до почечных колик!»
…Камуфляж бронепоезда закончили за час, и очень вовремя: еще через полчаса в утреннем небе появился «Фарман» с двуглавыми орлами на нижних плоскостях.
Полковник Хейзингер проводил аэроплан злобным взглядом, от всей души надеясь, что маскировка сработала.
Теперь бронепоезд, потерявший не два, а все три часа на пропуск литерного эшелона и последующий разворот через две стрелки и разъезд, двинулся на полных парах к мосту через Серет.
«Наконец-то!» – восклицал про себя Рудольф Хейзингер. Он уже полагал, что полоса невезения закончилась и задуманная им акция близится к завершению.
А вот зря он так полагал!
33
Рядом с короткой взлетно-посадочной полосой военного аэродрома, обустроенного на окраине Ровно, стоял длинный штабной «Линкольн» с открытым верхом. Рядом с автомобилем нервно прохаживались генералы Брусилов и Каледин, они время от времени поднимали тревожные взгляды вверх, к небу.
Небо, такое ясное ранним утром, мрачнело на глазах. Область высокого атмосферного давления, которая, как крышкой, накрывала восточную Галицию и Буковину последние две недели и определяла ясную и жаркую погоду, смещалась к югу.
Погода стремительно портилась. Дул резкий, порывистый ветер с запада, с отрогов Карпат. Он нес тяжелые влажные облака, сквозь рваные края которых лишь изредка просверкивала небесная голубизна. Собирался дождь, и не стремительный грозовой ливень вчерашней ночи, а настоящий обложняк, что может и на сутки затянуться. Первые редкие его капли уже взбивали пылевые фонтанчики у колес машины, отскакивали от ветрового стекла и лакированных черных бортов «Линкольна».
– Вот за что я не люблю аэропланную разведку: очень она от капризов погоды зависит, – недовольно пробурчал командующий Юго-Западным фронтом. – Вот и думай теперь, каково ему там, в тучах, летать и много ли он внизу увидит.
Двое авиаторов из числа воздушных разведчиков, отправленных сегодняшним утром на поиски австрийского бронепоезда, уже вернулись на полевой аэродром. За полтора часа полета ни тот, ни другой бронепоезда не обнаружили. Сейчас Брусилов с Калединым ждали третьего, последнего, летчика. По расчетам техников, горючего у него оставалось не более чем на пять минут полета.
– Не волнуйтесь за Савушкина, ваше высокопревосходительство, Николай Михайлович всегда возвращается, – попытался успокоить Брусилова майор из наземной команды. – Колю сам Рыжий учил летать!
Рыжим майор называл Сергея Уточкина, одного из первых русских авиаторов, которого прозвали так за цвет волос и которого знала, без преувеличения, вся Россия.
– Да, наземная агентурная и силовая разведка все же пока надежнее, – согласился с мнением своего командира генерал Каледин. – Я чего не могу понять, Алексей Алексеевич: если вчера заместитель Голицына послал нам донесение с пластуном, то почему тот же заместитель или сам Голицын не поступили точно так же после победного удара на станции Збараж?
– Очень может быть, что именно так они и поступили, – ворчливо откликнулся Брусилов, – но ведь гонец мог не дойти.
Откуда было знать господам генералам, что победа на станции Збараж обернулась итоговым поражением? И что Голицын просто не может позволить себе отослать с донесением одного пластуна из оставшихся семи?
Но в этот момент раздался характерный стрекот аэропланного мотора, и «Фарман» с двуглавыми орлами вынырнул из облака совсем низко над землей.
Капитан Николай Савушкин выбрался на землю из открытой кабины своего аппарата, сдвинул на затылок кожаный шлем с очками-консервами, подошел к генералам, козырнул:
– Ваше превосходительство! Аэроразведка проведена мной на глубину в двадцать верст от линии фронта Здолуновск – Киверцы. Бронепоезд не обнаружен. Провести более глубокую разведку в северо- западном направлении не позволили погодные условия и то, что заканчивалось горючее.
– Это ничего, голубчик, что не позволили, – ласково сказал Брусилов и потрепал пилота по плечу. – Если этот бронепоезд катит в северо-западном направлении, то и пусть себе катит, скатертью дорога. Значит, Голицын со своими орлами впрямь его поуродовал. Но тут, поблизости, бронепоезда точно нет?
– Я не обнаружил, господин генерал!
– И вчера вечером с воздуха никаких признаков бронепоезда вблизи линии фронта и на рокадах авиаторы не обнаружили, – сказал Каледин, обращаясь к Брусилову – Данные вчерашнего радиоперехвата и агентурной разведки подтверждаются. Не стоит ли отменить авральные мероприятия в моей армии? У меня перед наступлением и помимо землеройных работ дел по горло.
– Пожалуй, отменим, – после непродолжительного раздумья согласился Брусилов.
…За последние двое суток капризная фортуна поворачивалась к полковнику Рудольфу Хейзингеру то лицом, то совсем противоположным местом. Этим утром она улыбнулась ему напоследок: авиатор Савушкин не различил бронепоезд под второпях наброшенной маскировкой.
Солдаты саперных частей 8-й ударной армии Каледина недоуменно чесали в затылках: что это у отцов-
