Томас Сговио, который тоже работал на Колыме на лесоповале, попал в бригаду, некоторое время не делавшую ровно ничего:
«За все эти январские дни мы с напарником Левиным, как и остальные в нашей бригаде, не свалили ни единого дерева. В лесу было много штабелей бревен. Мы выбирали один или два, счищали снег и садились у костра. Даже можно было не счищать, потому что ни разу за первый месяц ни бригадир, ни десятник не пришли проверить нашу выработку»[1222].
Другие, для того чтобы справляться с непосильными требованиями, использовали личные отношения и связи. Один заключенный Каргопольлага заплатил другому, более опытному, куском сала, чтобы тот научил его валить лес. В результате он стал выполнять норму и даже мог отдохнуть час-полтора в конце смены[1223]. Другой лагерник, работавший на колымском золотом прииске, «по блату» получил относительно легкую работу — катить и опрокидывать вагонетку с песком[1224].
Но чаще туфта организовывалась на уровне бригады. Бригадир, в частности, имел возможность менять на бумаге выработку отдельных заключенных. Один бывший зэк пишет, что добрый бригадир раз за разом писал ему 60 процентов нормы, хотя вырабатывал он меньше[1225] . Другой вспоминает, как бригадир добился от начальства уменьшения нормы и этим спас жизнь многих рабочих, которые до этого «мерли как мухи»[1226]. С другой стороны, Юрий Зорин, который сам был в лагере бригадиром, сказал мне, что бригадиру надо было брать и давать взятки — иначе не прожить.
«Там свои, уголовные законы, которые, может быть, не всем понятны, кто живет за зоной».
Леонид Трус вспоминал, что в Норильске бригадир отдавал львиную долю общего денежного заработка физически крепким и инициативным работникам, которые «знают, где что есть». Кое-что доставалось середнякам, а слабым, от которых бригадир хотел избавиться, он вообще ничего не платил. На «выработку» зэка влияли взятки и клановые связи.
С точки зрения зэка лучшими бригадами были те, где туфта достигала грандиозных масштабов. Работая в карьере на Северном Урале в конце 40-х, Леонид Финкельштейн попал в бригаду, бригадир которой выработал изощренную систему обмана. Утром рабочие спускались в карьер. Конвоиры оставались наверху и там весь день грелись у костров. Бригадир Иван поступал вот как:
«Мы точно знали, какие участки на дне карьера видны сверху, а какие нет, и это нам помогало мошенничать… На видимых участках мы усердно долбили каменную стену. Мы работали, и конвоиры слышали стук — они и видели, и слышали нашу работу. Потом Иван, проходя вдоль ряда… говорил: „Шаг влево“ — и мы все делали один шаг влево. Конвой этого не замечал.
Мы делали шаг, потом еще шаг, потом еще, пока последний не оказывался в невидимой зоне — граница была проведена мелом по земле. Там, в невидимой зоне, мы один за другим садились на землю и отдыхали — только слегка стучали кайлом для звука. Потом Иван говорил: „Хватит! Шаг вправо“ — и мы опять постепенно переходили в область видимости. Все начиналось снова. Ни один из нас не работал и половины смены».
Другие заключенные рассказывали Финкелыптейну про туфту в другом лагере при прокладке канала. Приемы были другие, но не менее хитроумные. «Главное — показать, что бригада выполнила норму». Рабочие, копая землю, должны были оставлять нетронутым «земляной столбик, который показывал, насколько бригада углубилась за смену». Нормы были очень тяжелые, но
«там были мастера, настоящие мастера, которые ухитрялись удлинить столбик. В это трудно поверить, ведь он был из цельного куска грунта, так что, казалось бы, всякое жульничество сразу должно было стать заметным, и тем не менее они жульничали самым артистическим образом. И вся бригада получала стахановский паек».
Такие таланты не всегда были необходимы. Леонид Трус, помимо прочего, работал на разгрузке вагонов:
«То, что было на расстоянии 10 метров, пишется, что на расстоянии 300 метров, это совсем другие нормы, другие расценки».
«Туфта была постоянно, без этого вообще ничего бы не было… Без этого просто лагерь не существует», —
рассказывал он о Норильске.
Туфта присутствовала и на более высоких уровнях лагерной иерархии. Сложные переговоры шли между бригадирами и нормировщиками, которые, как и бригадиры, были сильно подвержены фаворитизму и взяточничеству. Многое зависело и от их прихотей. Ольга Адамова-Слиозберг в 1939-м на Колыме была бригадиром женской бригады землекопов. Под ее началом работали горожанки, политические, ослабленные долгим тюремным заключением. На третий день выяснилось, что бригада дает 3 процента нормы. Адамова-Слиозберг попросила более легкую работу и сказала, что в бригаде «культурные люди, бывшие члены партии». Нормировщик нахмурился:
«— Ах, бывшие члены партии? Вот если бы вы были проститутки, я дал бы вам мыть окошечки, и вы делали бы по три нормы. Когда эти члены партии в 1929 году раскулачивали меня, выгоняли из дома с шестью детьми, я им говорил: „Чем же дети-то виноваты?“ Они мне отвечали: „Таков советский закон“. Так вот, соблюдайте советский закон, выбрасывайте по 9 кубометров грунта!»[ [1227].
Нормировщики знали, что в некоторых случаях рабочую силу надо беречь — например, когда вышестоящее начальство недовольно высокой смертностью в лагере или когда лагерь находится на Дальнем Севере и поэтому получает пополнение только раз в сезон. В таких обстоятельствах они могли понижать норму или смотреть сквозь пальцы на ее невыполнение. Такая практика называлась в лагерях «натягиванием нормы» и была чрезвычайно широко распространена [1228]. Один заключенный, работавший на угольной шахте, вспоминал, как вольнонаемный главный инженер шахты помог бригадиру «натянуть» невыполнимую норму — 5,5 тонны угля на человека в день[1229].
На самых разных уровнях лагерной иерархии процветало взяточничество, которое распространялось по цепочке. Александр Клейн был в воркутинском лагере в первой половине 50-х. Зэкам тогда платили небольшие деньги, и в зоне работал ларек.
«Получая заработанные деньги (после всех вычетов их было немного), работяга давал „лапу“ (взятку) бригадиру. Это считалось обязательным: бригадир должен был давать „лапу“ десятнику и нормировщикам, которые начисляли процент выполнения плана бригаде… Кроме того, десятники и бригадиры должны были давать „лапу“ нарядчикам. Повара платили шеф-повару, рабочие бани — заведующему баней».
В среднем, пишет Клейн, ему пришлось отдавать половину своей зарплаты. Отказ мог иметь самые тяжелые последствия. Тем, кто не платил, писали низкую выработку, и они получали урезанный паек.
