Бретт аккуратно положила карточку в карман своего рюкзака и едва заметно оторвала с пышного красного рукава жакета этикетку. Она швырнула ее в сторону спящей кошки, которая в ответ негромко замяукала.
– Что же, огромное спасибо, Майа. Грифф будет очень рад, узнав, что я сумела продать вещичку. Хоть что-то продала. Если только когда-нибудь снова с ним увижусь.
– А вы с ним увидитесь?
– Конечно, он начнет меня искать. Будет извиняться, наговорит уйму ласковых слов и все такое, но напрасно. Он ловкий, хитрый, но глупый. Вы поняли, что я хочу сказать. Он ничего в жизни не сделал и делать не собирается. – Бретт просто излучала энергию. – Пойдемте.
Они отправились на прогулку по Пир-стрит. Полицейская собака – пекинес в розовом ошейнике – спустилась с холмистой улицы вслед за ними. Бретт спокойно остановилась и смерила крохотную собаку пристальным, откровенно враждебным взглядом. Когда пекинес прошел мимо, они продолжили путь.
– Я могу уехать отсюда сегодня вечером, – заявила Бретт, вынув из-под пончо свои красивые, совершенной формы руки, и взмахнула ими: – Просто сяду в самолет, летящий в Штутгарт. Ну ладно, не в Штутгарт, потому что это людный рейс, там всегда полно пассажиров, а куда-нибудь в Европу. Может быть, в Варшаву. Ведь самолеты вроде автобусов. В них почти никогда не проверяют, заплатил ты или нет.
– Это будет нечестно, – осторожно заметила Миа.
– А я спрячусь. Если у тебя крепкие нервы, сорваться с места проще простого.
– А что подумают ваши родители?
Бретт вызывающе усмехнулась:
– Ни на какие медицинские осмотры в Штутгарте я не пойду. Затаюсь в Европе, залягу на дно и обойдусь без всяких проверок, пока не вернусь назад. Да у меня в Европе не было и нет ни одного медицинского документа. Никто меня ловить не станет. Я могу смыться и улететь хоть сегодня вечером. Никто даже пальцем не пошевелит.
Теперь они поднимались вверх по улице, и у Миа заныли ноги.
– У вас возникнут осложнения, и вы ничего не сможете сделать в Европе, не предъявив документы.
– Да что вы! Люди постоянно так путешествуют. Если у вас нет особых примет и вы не какая-нибудь важная шишка, то можете увезти с собой все что угодно.
– А как отнесется к этому Грифф?
– Грифф лишен воображения, у него нет ни капли фантазии.
– Ну а что, если он примется вас искать?
Бретт впервые задумалась.
– Этот ваш знакомый, ваш бывший друг, он что, действительно был так похож на Гриффа?
– Возможно.
– И что с ним случилось?
– Его похоронили сегодня утром.
– О! – воскликнула Бретт. – Прощание на рассвете. – Она легонько дотронулась до подкладного плеча. – Теперь я все поняла. Простите меня.
– Ничего. Все в порядке.
Какое-то время они шли молча. Миа пыталась справиться с одышкой. Первой заговорила Бретт:
– Могу поклясться, что вы любили его до последнего часа.
– На самом деле все обстояло совсем иначе.
– Но вы же пошли сегодня на его похороны.
– Да, пошла.
– А значит, ручаюсь, что в глубине души вы любили его все это время.
– Я понимаю, так было бы куда романтичнее, – ответила Миа, – но ваше предположение неверно. Нелогично. По крайней мере, для меня. Я никогда не любила его так сильно, как того человека, с которым встретилась много позже. Да нет, не то слово, там и половины этих чувств не было. Но теперь я почти не думаю даже о нем, хотя мы были женаты целых пятьдесят лет.
– Нет, нет, нет! – весело настаивала Бретт. – Клянусь чем угодно, но в сочельник вы примете лекарство для памяти, выпьете чего-нибудь крепкого, алкогольного, вспомните вашего старого приятеля и заплачете.
– Алкоголь – это яд, – возразила Миа. – А с лекарствами для памяти слишком много проблем, которых они не стоят. Я знаю, молодые женщины привыкли считать старушек именно такими. Но постчеловеческие женщины совершенно не такие. Мы не испытываем ни печали, ни ностальгии. Настоящие старые женщины, если они все еще здоровы и сильны, просто совсем иные. Мы сумели все это... все это преодолеть.
– Но вы же не могли быть к нему холодны и равнодушны, а иначе не стали бы плакать в автобусе.
– Ради бога, перестаньте, – отозвалась Миа. – Я плакала вовсе не из-за него, а из-за сложившейся ситуации. Тут вся суть в условиях человеческого существования. В постчеловеческих условиях. Если бы я плакала, сожалея о моей утраченной любви, то приняла бы сторону вашего приятеля, а не вашу.
– Занятно, – с невольной ревнивой ухмылкой заметила Бретт и ускорила шаг. Ее эластичные подошвы поскрипывали при ходьбе.
– Я отнюдь не собиралась красть вашего дружка и даже не пыталась, – очень осторожно проговорила
