– Об этом я догадалась, но кто он такой? Он живой? Или это робот? Или какая-то разновидность омара? Похоже, у него настоящий рот.
Поль раздраженно взглянул на нее.
– Вас это удивляет? Вы же знаете, что это штутгартский поезд.
– Да. Конечно. Простите.
Поль по-прежнему молча и задумчиво смотрел на нее.
– Бедный Эмиль, – произнес он наконец.
– Не говорите мне это! Вы не вправе мне это говорить! Я на него хорошо действовала. Мне известно, что я на него хорошо действовала. Вы ничего об этом не можете знать.
– Вы хорошо действовали на Эмиля?
– Ну что мне сделать, чтобы вы мне поверили? Вы же не можете меня выбросить из поезда. Вы утверждаете, что хотите изменений, хотите, чтобы мир стал другим. Ну вот я и правда странная. И я такая, какая есть.
Поль думал над ее словами, постукивая кончиками пальцев по краю стола.
– Позвольте мне сделать вам анализ крови, – предложил он.
– Ладно. Конечно. – Она закатала рукав своего свитера.
Он поднялся, снял с верхней полки рюкзак, открыл его, порылся и достал определитель крови с тонкой иглой, а затем приложил маленький прибор к ее локтю. Аппарат забулькал, задрожал и выкинул тонкий, словно волосок, игольчатый клюв. Она не почувствовала боли. Может быть, едва ощутимый укол.
Поль забрал определитель крови. Прибор опять дрогнул и раскрыл свои крылья, образовав экран дисплея шириной в два пальца. Поль наклонился поближе и всмотрелся.
– Итак, – наконец сказал он, – если вы желаете сохранить свою тайну, то больше не позволяйте никому делать вам анализ крови.
– Хорошо.
– У вас анемия. В сущности, ваша жидкость – это даже не кровь.
– Да, это, должно быть, клеточные очистители и катализированные носители кислорода.
– Понимаю. Но здесь более чем достаточно ДНК для удостоверения вашей личности. Тогда вас можно будет отправить в службу социальной помощи. Если это когда-нибудь станет необходимо.
– Знаете, Поль, вам незачем стараться и искать мои медицинские документы. Мы уже слишком далеко зашли, и я даже скажу вам, кто я.
Поль поймал «москита» полоской от хроматографа и аккуратно сложил запачканную бумагу.
– Нет, – ответил он, – в этом нет необходимости. В сущности, я даже считаю, что это не слишком умно. Я не хочу знать, кто вы такая. Я за это не отвечаю. И уж точно мне нужно от вас совсем другое.
– Что же вам от меня нужно?
Он посмотрел ей прямо в глаза.
– Докажите мне, что вы не человек и в то же время художник. Вот чего я хочу.
Штутгарт был большим шумным городом. Большим, шумным, жарким, зеленым. Городом тяжелых воздыханий, ворчаний, журчаний, хрипов и прочих сложных естественных звуков. В Штутгарте люди привыкли громко и оживленно разговаривать друг с другом на улице. Они выходили из сфинктеров дверей и переходов, образуя хаотичные пешеходные потоки.
Знаменитые башни были просто циклопическими постройками, но ритмичное дыхание превращало их в слабое подобие океана, а не в нагромождение горных вершин. Майа улавливала дыхание этих чудовищных башен, похожее на хрип больного. Это дыхание ураганом проносилось над меховыми улицами, в воздухе парило и пахло лимонами.
– Моя семья участвовала в строительстве этого города, – сообщил Поль, осторожно обойдя большую, влажную, непонятную мешанину, с виду напоминающую мюсли. – Мои родители были минерами и взрывали свалки.
– Были?
– Они перестали этим заниматься. А мусорные кучи ничем не отличаются от отходов любой добывающей промышленности. Лучшие и богатейшие свалки успели быстро разобрать. И теперь право разрабатывать свалки в основном предоставляют нефтяникам, газовикам, временным рабочим. Удач в этом деле уже не предвидится, на мусоре много не заработаешь.
– Я понимаю.
– Не стоит сожалеть, моя мама сделала отличную карьеру. И я, так сказать, дитя удачи. – Поль весело засмеялся. Он уже не был таким официальным, был рад возвращению домой.
– Ваши родители французы?
– Да, мы родом из Авиньона. Половину населения Штутгарта составляют французы.
– А почему так получилось?
– Потому что Париж превратился в музей.
Освещение на улице изменилось. С башни слетела огромная ребристая мембрана и закрыла собой окрестности. Под ней закружилась стая белых журавлей. Они спланировали на землю, похожие на паломников в белоснежных одеяниях. Птицы начали клевать на дороге мусор, но им было трудно
